Время освежающего дождя - Анна Антоновская

На третий день княжеских встреч нежданно появился Зураб. Бросив поводья конюхам, взбежал наверх.

Сначала князья растерялись: что проявить — дружественность или сдержанность? Но Зураб был весел и разговорчив, он извинился, что не прибыл к началу бесед… Пировал у Русудан, детство с сестрой вспоминал… Заставил поклясться Моурави, что первенца Маро будет крестить Эристави Арагвский. Ждать долго не придется, Мухран-батони давно сердится, что за его столом нет ни одного правнука.

Князья с удовольствием поддержали веселость Зураба. Сам могуществен и сестра его, Русудан, — жена Саакадзе. Наскоро посвятив Зураба в свои решения, они условились до завтра предаться отдыху, дабы предстать на совете с незатуманенными мыслями…

Зураб радовался окончанию беседы. Он никак не мог прийти в себя. С большим трудом удалось Русудан примирить его с сильно разгневанным Моурави. Да, надо ждать. А пока еще теснее сдружиться с Георгием.

Совещались и азнауры Верхней, Средней и Нижней Картли. Много было и кахетинцев. Даже из Гурии и Самегрело прибыли азнауры послушать, о чем говорят в Тбилиси.

«Приют азнауров», воздвигнутый на Исанской площади, притягивал любопытных. Каждый старался задержать шаги и хоть краем уха уловить новости. Впрочем, можно было и не прислушиваться, азнауры откровенно высказывались, а еще откровеннее ругались.

Не о войске шел спор — это давно решено. Кахетинцев устрашал предполагаемый совет азнауров при Метехи и объединительные замыслы Моурави… Кто станет во главе? О Теймуразе пока никто не догадывался… Мучили опасения потерять самостоятельность и попасть в вассальную зависимость от Картли.

Картлийцев возмущала неблагодарность. Кахети походила на пустыню пришел Моурави, и вновь зацвели сады. Но если привыкли джигитовать голыми, трудно убедить, что в шароварах удобнее.

Так спорили несколько дней до изнеможения, к ночи сваливаясь, словно после хорошей попойки или тяжелого боя с османами.

Кахетинцы постепенно сдавались, сознавая бесполезность сопротивления. Только тайно от картлийцев порешили: на съезде как можно больше выговорить себе привилегий…

Готовились и купцы совместно с амкарами.

В помещении мелика было так душно, что казалось, и мухи задыхаются. Но в пылу спора и азартных доказательств никто не замечал ни пота, обильно струившегося с потемневших за лето лбов, ни особой торжественности мелика. Он восседал на высоком табурете и, подражая Ростому, цедил слова сквозь зубы, требуя спокойствия.

Шум не мешал сегодня мелику, ибо он просто ничего не слышал, снова и снова наслаждаясь вчерашним разговором с Моурави. Встреча его, Вардана, с Шадиманом так понравилась азнауру Дато, что он поспешил наполнить две чаши вином и осушить их за упокой знакомства мелика с князем. Но Моурави не одобрил такое пожелание. Постепенно надо отучить князя от услуг поставщика благовоний и золоточеканных изделий. Вот в Стамбул поедет Вардан, не меньше ста дней будет любоваться Золотым Рогом… Моурави одобрил отправку пчеловода в Марабду. Сердце Вардана плавало в душистом меду. Он, как сквозь сон, прислушивался к тому, что происходило в торговой палате, похожей на взбудораженный улей.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Приемный зал Метехи с несколько потускневшими оранжевыми птицами на сводах снова наполнился князьями, знатными азнаурами и духовенством. Трон пустовал, но владетели стремились сесть к нему поближе. Каждый помнил свои права, пожалованные его фамилии еще Вахтангом Вторым или Георгием Пятым Блистательным.

Духовенство, как всегда, разместилось слева от трона. Но католикоса не было — он прибудет только в последний день, дабы скрепить своей подписью решения, угодные правителю и церкви.

Отсутствовал и правитель… Он тоже лишь в последний день должен выслушать решения и скрепить подписью угодное церкви и Саакадзе.

Так делалось из уважения к трону Багратидов. Ведь не все пройдет гладко, а крики и возможная перебранка не отвечают духу величия.

Даже когда решалось вступление в войну или сватовство наследника, или принимались свадебные посольства, или русийские бояре закидывали ковер мехами, даже когда появились угрожающие ханы от шаха или паши от султана, не было такого напряжения… То было общее, царское, а сегодня решается судьба княжеских знамен.

Спокойнее вели себя азнауры. Им тоже предстояли перемены, к которым они стремились давно, и вот наконец завершается добытое многолетней борьбой… Они расположились на левой стороне, ниже незнатных княжеских фамилий.

Отсутствовали купцы и старосты амкаров, приглашаемые лишь на обсуждение дел торговли и амкарста. Уже все в сборе. Вошел, окруженный сыновьями и внуками, старый Мухран-батони. Уже Газнели дважды сменял сабельщиков у входа. А Саакадзе все не появлялся.

Тихо переговаривались, недоуменно переглядывались. Ожидание сеяло тревогу, исчезла решимость, таял задор… Куладжи стесняли грудь. Духота сгущалась и давила. Отяжелевшие пальцы не тянулись к усам… Шуршали рясы, тихо постукивали четки. Трифилий, щурясь, поглаживал выхоленную бороду.

«Странно, — размышлял Зураб, — всегда точен… Не намерен ли использовать то, от чего некогда отказался Луарсаб?.. Окружить Метехи и остаться одному у власти…»

Звякнули сабельщики, в воздухе блеснула сталь. Копейщики вздыбили пики. Где-то загремело горотото. Стража шумно распахнула двери.

Невольно все поднялись. Стояли так, как не стояли перед царями.

Сопровождаемый «барсами», твердо ступая, вошел Георгий Саакадзе. На миг князья даже зажмурились. Где они видели такое, расшитое драгоценными каменьями, одеяние? На шахе Аббасе? Нет! На индийском радже, изображенном на драгоценном рисунке. Но где взял меч, принадлежащий Сулейману Великолепному? Как угрожающе торчит из-за пояса двойной пламенеющий ханжал! Будто прирос к куладже жертвенный меч кровавой богини Дурги! Не подарила ли ему жена багдадского калифа свое ожерелье? Откуда такой цвет? Как будто фисташковый, а яхонты и алмазы переливают в огненный. Какое величие в Великом Моурави! Неужели его фамилия Саакадзе?!

Посмотрите, а с «барсами» что сегодня? Словно всю роскошь Индостана опрокинули на себя. Шествуют в цаги, похожих на серебряные трубы. Дато блистает изумрудами кинжальной рукоятки, Димитрий — узором ятагана, Автандил — бирюзовыми розами оранжевой куладжи, Даутбек — алмазным дождем застежек, Элизбар — поясом, похожим на искристую чешую морской рыбы. На плече Ростома вздрагивает адамантовый кречет с золотым клювом, а на груди Пануша переливаются кровью зерна граната. На черной повязке Матарса сверкает красный глаз неведомой птицы. А за Гиви угрожающе волочится изогнутая сабля в мозаичных ножнах.

Отвечая на приветствия легким наклоном головы, Саакадзе прошел через зал и опустился в приготовленное для него кресло, рядом с царским троном. За ним неотступно, точно оберегая его, последовали «барсы» и расположились позади.

Первым говорил Мухран-батони. Он кратко напомнил, зачем собрались здесь сыны Картли. Сегодня должно решиться: быть ли Грузии сильным царством, как при царице Тамар, раздвинув рубежи от Никопсы до Дербента, или застыть в теснинах, подобно озеру в предгрозовой вечер. Немало предстоит, важных дел, но раньше следует вынести определение о снятии подорожных рогаток.

Легкий ветер всколыхнул куладжи, зазвенели ожерелья. Джавахишвили в изысканных выражениях передал просьбу князей отсрочить на год упразднение проездных пошлин, иначе многим грозит разорение.

Услужливо предупрежденный Зурабом о решении князей, Моурави многозначительно переглянулся с Мухран-батони. Старый князь величаво провел рукой по усам и начал приводить доводы, которые накануне подсказал ему Георгий Саакадзе.

— Еще нигде не сказано, что веселая торговля кого-либо разорила. Потеряем на рогатках — найдем прибыль в свободном провозе. Если к слову пришлось, я сосчитаю, сколько мой управитель выплатил тебе, князь Качибадзе, за провоз через твои рогатки вина, посланного мною в подарок Метехскому замку. Я возмущался не потому, что обеднел, а из-за глупой жадности твоего мсахури, который отливал мухранский нектар, не ведя счет тунгам. По этой благородной причине похудевший бурдюк растряс вино, и на царский стол вместо янтарной радости поставили мутную скуку. Я, князь, к слову припомнил тебе обиду, ибо не остался в долгу: когда твой управитель проводил через мои рогатки караван с шерстью, я приказал увеличить пошлину и набить новый тюфяк в подарок моему огорченному управителю.

После такого вступления Мухран-батони перешел к доказательству, почему благотворно упразднение проездных пошлин.

Князья вновь настаивали на годичной отсрочке.

Спор затягивался, уже проглядывало неудовольствие. Саакадзе поднял руку, все смолкло: