Исследование авторитарной личности - Теодор Адорно

Слезливый экстаз и бессмысленная болтовня («говорить языком») отчетливо указывают в направлении обращения и вызывания веры (которую мы будем обсуждать позже и в другой связи), и не важно, истинны или подражаемы, именно в них Томас заимствует и копирует образец для своего чувствительного, благочестивого выступления: «О, братья, поищем святого Бога. Если мы это будем делать, наша нация будет спасена. Если мы это будем делать, наша церковь переживет мощное возрождение Бога. И каждый день народ будет видеть святость Бога». Он надеется, что под давлением его политического «крестового похода» наступят великие дни евангелизации: «Разве это не чудо, что коммунизм мог проникнуть к нам, что он угнездился у нас дома? Где мужчины, которые поднимут наше знамя? Где старые вожди прошлого? Как так происходит, что мы не переживаем большого обновления Евангелия? Вспомните дни Александра Муди, Билли Сандея, что стало из евангельского огня в Америке?»

Подробное изучение литературы о движениях пробуждения (очень показательной является биография Билли Сандея) выявило бы большое количество психологических приемов современной фашистской пропаганды, прежде всего те, которые рассматривают «борьбу против зла» как своего рода публичный спектакль, и такие, которые нацелены на миметическое родство проповедника и общины.

Техника разложения

Модифицировать религиозное содержание для светских политических целей – значит его «нейтрализовать». Как бы ни было родственно связано ханжество с реакционными общественными течениями, такими, как антисемитизм, содержание религии должно подвергаться определенным изменениям, чтобы быть «прочным». Современный фашистский демагог поступает с религиозными мотивами исключительно как с атомизированными остатками прошлых религий, он предполагает разрушение любой консистентной веры. Рассматривая обломки традиционной религии, он собирает то, что подходит для его целей, и отбрасывает остаток, несмотря на все благочестивые фразы, он рассматривает религию под совершенно прагматическим углом зрения. Если он даже не занимает определенной теологической позиции, он все же пытается устранить этот недостаток, выдавая свою позицию как возвышающуюся над догматическим диспутом, и выступает за религиозное единство. Его учение оказывается последовательным только с одной точки зрения: оно антилиберально. Религиозный антилиберализм служит прикрытием политическому антилиберализму, за который он не осмеливается выступать открыто, так же как и религиозный авторитет психологически выполняет функцию эрзаца будущей авторитарной системы. Однако в рамках общего антилиберализма Томас придерживается ортодоксии, особенно южного фундаментализма, а также евангелизма и пробуждения веры. Так как они имеют много общего между собой, то они сближаются с его теологической позицией; оба «позитивны» в противоположность просвещенной религии или «модернизму» в Америке. Томас так далеко заходит с нейтрализацией религиозных учений, что не говорит ни слова о бросающихся в глаза неуклюжих противоречиях между религиозными тенденциями, которые он эксплуатирует. Иногда он встает в позу защитника церкви, делает вид, как будто отождествляет себя с определенными деноминациями и подстрекает к действию своих крестоносцев посредством боевого клича: «Церковь в опасности!» Иногда он лицемерно показывает экстремальный религиозный субъективизм и не боится заявлять, что время деноминации прошло, очевидно, бросая боковой взгляд на будущую религиозную «интеграцию», проведенную тоталитарным государством. От фундаментализма мало что остается, кроме авторитарных претензий самих по себе, от сектантства – ничего, кроме революционного жеста ненависти к существующим институтам, государству и церкви – одним словом, выбирается позиция, которая открывает путь фашистской системе. Нейтральность обозначает рамки, в которых Томас манипулирует протестантизмом.

В соответствии с его общим принципом – вызывать всегда скорее отношение «против», чем отношение «за», доминирует сектантский мотив. Но так как в Америке секты сами по себе являются уже традиционными силами, и вся религиозная сфера рассматривается в основном с позиций сектанта, сектантство Томаса также способно на традиционные и ортодоксальные претензии. Остатки религиозного авторитета и живых религиозных чувств, на которые рассчитывает Томас, объясняются, по-видимому, существенным сектантским характером религии в Америке в противоположность прочно обоснованным церквам в Германии, которые являются более или менее государственными учреждениями. Также по-другому, чем в Германии, американские секты держат в руках каждого, более доверяя личной вере индивидуума, его эмоциям и привычным особенностям. Выбрать собственную религию, вместо того чтобы присоединиться к уже существующей, эта американская мысль создает более интимные отношения между индивидуумом и религиозным образцом поведения; то же наблюдается и сегодня, когда различия между сектами потеряли значение. В отличие от Германии, где по крайней мере протестантская церковь сведена уже несколько веков к своего рода общественной функции, американская секта имеет большую традиционно сохранившуюся силу притяжения и держит семью своей сильной организаторской хваткой. Фашистский агитатор должен считаться с имеющимся у индивидуума сектантским потенциалом, даже если он формально освобожден от церковного влияния. Агитатор не может просто выступать против него, а должен пытаться направить его в русло своего мышления, что на деле не очень трудно, ведь некоторые радикальные секты имеют опыт подавления в своем собственном сообществе и под покровом апокалиптических тенденций даже деструктивные свойства. Этим они обнаруживают большее родство с фашизмом, чем его имели когда-либо крупные европейские деноминации. Культивируя черты нетерпимости, исключительности и партикуляризма, все фашистские движения имели постоянно в своей основе нечто от секты, и именно этим крепко укоренившимся сходством между политической и религиозной сектой живет фашистская пропаганда в Америке.

Парадоксальным образом сила определенных «ортодоксальных» стимулов имеет корни в этой общей «сектантской» питательной среде. Для «безнадежной» ситуации, которую все время конструирует фашистская пропаганда, имеется, например, церковная модель. Томас подражает ей в своих жалобах о грозящей дезинтеграции христианства из-за духа рационализма. В этом негативном аспекте мнимой опасности раскола проявляется его родство с фундаментализмом. Церковь, интерпретируемая как микрокосмос нации, в ужасной опасности; предстоящая победа дьявола в коммунизме, «прогрессивный» дух установленных деноминаций и заговор «тех злых сил» – все они действуют в направлении разложения, и ситуация требует «интеграции» в фашистском смысле. «По официальным коммунистическим сообщениям, они завербовали в свои ряды только в течение прошедших трех лет 4 или 5 миллионов наших молодых людей в возрасте от 16 до 30 лет. Они настраивают подрастающее поколение этой страны против христианских институтов, против церкви этой нации, против конституции… Сегодня повсюду господствует свобода совести, так что и не пройдет еще несколько лет, как христианство распадется». Хотя атака Томаса на «свободу» в церкви звучит так же, без всякого сомнения, по-антисектантски, однако она ясно проявляет все-таки то, что стоит за его фразами, когда он в другом месте лживо утверждает, что защищает права, предоставляемые конституцией.

Его поход против мнимого разложения традиционной веры религиозным модернизмом имеет специфический аспект: он нацелен на прогресс и биологический материализм. Хотя за свою пропаганду Томас получил выговор от официального фундаментализма, однако он желал, по-видимому, подружиться с фундаменталистскими баптистами: «Вот письмо от пастора одной баптистской общины в Калифорнии. От человека, который выполняет особую работу: “На меня большое впечатление произвели две вещи: опасность, перед которой мы стоим, и ваша христианская позиция. Я буду стоять с Вами плечо к плечу, чтобы разбить модернизм и коммунизм”. Я благодарю Бога за слова этого выдающегося христианского проповедника, который поддерживает нас в нашей программе». Томас симпатизирует фундаментализму, так как он борется против теории эволюции, которая является для него вершиной подрывного модернизма. «Послушайте, что я вам скажу: был день, когда мы верили, что Библия является словом Бога, а сегодня мы учим прогрессу и органическому развитию. Вы знаете, что некоторые воспитатели смеются над Уильямом Дженингсом Брайаном. Но я вам скажу, что Брайан был пророком. У. Дж. Брайан был христианином… Брайан боролся против дарвинизма, он боролся против Ницше. Он боролся против этого, потому что видел, что они подрывали нашу нацию… Уильям Дж. Брайан видел, что через одно или два поколения, если учение о прогрессе, что мы произошли от обезьяны и что мы только результат развития человекообразной обезьяны, мои друзья, если это будет продолжаться, наша нация погибнет со всеми своими учреждениями». Не оттого, что дарвинизм ошибается, Томас нападает на него, а потому, что дарвинизм якобы оказывает плохое моральное воздействие, т. е. по чисто прагматическим причинам. Религиозная правоверность, за которую он выступает, он понимает только как средство сохранения дисциплины, что ведет его к странным противоречиям. Как мы позже увидим, он впадает неосознанно в анимизм, придавая явлениям природы, таким, как землетрясения, теологическое значение; если он ведет себя осознанно возмущенно, ему указывают на родство между человеком и природой. Ничто не развращает нравоязыческих варваров больше, чем представление, что их предки могли быть обезьянами. Контрпропаганда, анализируя идеологию фашистов, должна тщательно изложить ее амбивалентное отношение к природе. Поскольку природа выражает господство и насилие (например, при землетрясении), фашисты восторгаются ею, поскольку она означает разнузданность и наивность, они ее ненавидят, чувствуют к ней отвращение, другими словам, не любят в ней все, что не является практичным «в указанном выше» смысле. Они любят хищников и презирают испорченное безобидное домашнее животное; они верят в то, что выживают самые приспособленные, верят в естественный отбор природы, но они ненавидят мысль, что их предки могли напоминать обезьян. Противоречия такого рода типичны для всей позиции фашизма.