Дочь Востока. Автобиография - Беназир Бхутто

Неделю я ораторствовала, дискутировала, разъясняла, взывала не переставая, выступала за прекращение нарушений прав человека и за восстановление демократии в Пакистане. Встретилась с сенатором Эдвардом Кеннеди, с сенатором Клэйборном Пеллом, которого поблагодарила за содействие моему освобождению; встречалась с каждым, кто готов был меня выслушать. Питер Гэлбрайт помог мне установить еще ряд контактов на Капитолийском холме. Я встретилась с сенатором Аланом Крэнстоном от Калифорнии, конгрессменом Стивеном Соларзом от Нью-Йорка, с членами Госдепартамента и Совета национальной безопасности. Говорила с бывшим министром юстиции Рэмси Кларком, который следил в Пакистане за процессом отца, с сенатором Макговерном, которого когда-то, студенткой Гарварда, поддерживала в президентской гонке. Теперь я надеялась на его поддержку в деле восстановления гражданских прав в Пакистане.

Пакистан и без меня занимал умы вашингтонских законодателей. Пакет американской помощи весом в 5,2 миллиарда долларов, принятый в 1981 году, оказался под угрозой из-за не поддающейся проверке ядерной программы Пакистана. Сенат обычно обходил эту загвоздку, связывая помощь не с тем, что у Пакистана «не было» бомбы, а с тем, что он ее не испытывал. Ко времени моего визита эту лазейку заткнула поправка, предложенная сенаторами Джоном Гленном и Аланом Крэнстоном, связывающая помощь Пакистану с условием, что президент США письменно подтвердит отсутствие у Пакистана ядерного взрывного устройства, а также материала для производства такого устройства. 28 марта сенатский комитет по иностранным делам единогласно принял эту поправку.

Я не собиралась обсуждать ядерную проблему, и во время встречи с главой комитета по иностранным делам сенатором Чарльзом Перси несколько опешила, когда он спросил, не следовало ли заблокировать помощь Пакистану из-за спора о ядерной бомбе.

— Сенатор, прекращение помощи приведет к возникновению проблем между нашими странами, — ответила я после краткого колебания. — Несомненную пользу обеим нашим странам принесла бы увязка помощи с восстановлением гражданских прав и демократии в Пакистане. — Сенатор Перси, знавший моего отца, улыбнулся и поблагодарил меня за выраженное мною мнение. И я отправилась на встречу со следующим собеседником.

Между капитолийскими контактами я заходила в офис Питера в комитете по иностранным делам.

— Слишком быстро тараторишь, — урезонивал меня Питер, старавшийся, чтобы я получила как можно больше пользы от моих кратких встреч. — Говори медленнее, выделяй главное и подчеркивай его.

Конечно, я старалась следовать его советам, но за годы изоляции сдерживаемые слишком долго слова рвались наружу.

«Беназир Бхутто говорит, как будто наверстывая упущенное, — отмечала Карла Холл в моем политическом портрете в газете «Вашингтон пост» в начале апреля. — Она как будто выстреливает фразами, слегка окрашенными британским акцентом, ладно скроенными, но спешащими догнать одна другую. Речь она сопровождает оживленной жестикуляцией, касается руками лба, проводит пальцами по волосам…»

Карла Холл совершенно верно описала мою манеру речи. Я действительно наверстывала упущенное. Переживала, нервничала. Память моя, до начала мытарств безупречная, начала меня подводить. Забывались имена и даты, иногда вспоминались, а иногда и нет. И к обществу я все никак не могла привыкнуть. С одной стороны, я стремилась встретиться с как можно большим числом чиновников, законодателей, журналистов, с другой же стороны, боялась контактов сними, пересиливала себя. Однажды в разговоре с сенатором Кранстоном я почувствовала, как щеки мои ни с того да с сего вдруг налились краской. Жар распространился по лицу, на лбу выступили капельки пота.

— Что с вами, вам плохо? — забеспокоился мой собеседник.

— Нет-нет, ничего, я в полном порядке, — заверила я его, не вполне уверенная в этом сама.

Перед выступлением в фонде Карнеги я особенно волновалась. Аудитория состояла из сотрудников Госдепартамента, министерства обороны, членов конгресса, бывших послов, журналистов. Западные средства массовой информации теперь рядили Зию чуть ли не в тогу миротворца и «отца народа», прославляли его в качестве «стабилизирующего фактора» в Пакистане и в регионе. На мои плечи ложилась задача привлечь внимание к массовым репрессиям, к нарушениям гражданских прав в стране и к отрицательным долгосрочным последствиям военного правления. Влиятельная публика, собравшаяся в зале, могла способствовать созданию давления на режим, освобождению узников военной тирании, восстановлению свободных выборов, демократии. Мне важно заручиться их поддержкой.

«Успокойся! — приказываю я себе, направляясь к трибуне. — Представь, что ты в Оксфордском обществе». Но трудно себе это внушить. Дебаты в Оксфорде — интеллектуальные игры, а здесь на плечи мои давят судьбы тысяч пленников военного режима, политическое будущее моей страны.

— Мы в Пакистане смущены и разочарованы вашей поддержкой незаконному режиму генерала Зии, — заявила я своей авторитетной аудитории. — Мы понимаем ваши стратегические соображения, но просим не отворачиваться от нужд народа Пакистана…

В середине речи я отвлеклась на аудиторию — и сбилась. В зале повисла тишина. Я ожесточенно рылась в своих бумажках, желала, чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Найдя наконец выход из затруднения, я продолжила выступление, обращая внимание на необходимость увязывания вопросов помощи с соблюдением прав человека. С вопросами публики я справилась легко и в конце меня наградили аплодисментами. Да, я уже не та, что прежде. Но сдаваться нет причин.

Из Вашингтона мы с Ясмин перелетели в Нью-Йорк. К неудовольствию пакистанского посольства, меня пригласило на встречу руководство журнала «Тайм». До меня, пожалуй, никого из лидеров пакистанской оппозиции туда не приглашали. У меня, однако, имелось существенное преимущество перед другими. В Гарварде я обучалась вместе с Уолтером Изаксоном, ставшим редактором «Тайм», и я позвонила ему из Вашингтона, чтобы обсудить возможности нью-йоркской программы. Прибытие мое в сопровождении Ясмин в здание «Тайм-Лайф» произвело на присутствующих странный эффект.

Лифт доставил нас на 47-й этаж, и мы вошли в обеденный зал руководства. Собравшиеся вылупили на нас глаза с видом крайнего изумления и, пожалуй, даже испуга. Я тоже испугалась, подумав, что мы ошиблись дверью.

— Вы с Уолтером, похоже, разминулись, — обрел наконец дар речи один из редакторов. — Он внизу вас ждет.

— Я его не заметила.

— А как же охрана?

— Пакистанская действительность научила нас водить за нос охрану, — усмехнулась я.

Вопросов мне задавали столько, что не осталось времени на прекрасный фруктовый салат с сельским сыром, столь любимый мною еще с гарвардских времен.

— Американскую помощь Пакистану многие пакистанцы рассматривают как помощь Зие, — сказала я им. — Вы могли бы рассеять это заблуждение, сфокусировав внимание на правах человека. Для политических заключенных в Пакистане освещение их участи в прессе буквально может стать решающим фактором в спасении от неминуемой гибели.

Эффект от посещения Америки получился больший, чем я ожидала. Через две недели мы с Ясмин собирались возвращаться в Лондон. Третьего апреля сенатский комитет по иностранным делам изменил свою позицию по вопросу оказания помощи Пакистану. Вместо категорического антиядерного