Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

Он подождал еще немного, потом объявил, что завтра ветеранам будет приказано собирать вещи — они отправятся в Рецию, соседнюю с Паннонией провинцию, и зимовать будут там. Остальному войску приготовиться к тому, что будет проведен смотр центурионам — те из них, что оказались неспособными командирами, будут разжалованы, и на их место солдаты смогут выбрать достойных из своей среды.

Этим Германик занимался весь следующий день. Войско было построено по центуриям, по одному центурионы вызывались к главнокомандующему и отвечали на его вопросы: имя, с какого года в армии, в каких сражениях участвовал, какие имеет награды и какие подвиги совершил. Ответы центурионов или подтверждались, или опровергались трибунами и командирами когорт. Потом задавался вопрос солдатам центурии, которой командовал проверяемый: не жесток ли, не жаден ли, не страдает ли какими-нибудь пороками, осложняющими жизнь солдатам сверх того, что предусмотрено уставом? И если солдаты говорили, что да, жаден, жесток, требует взяток, замечен в домогательствах, такой центурион немедленно лишался должности. Потом кто-то из старших офицеров, кажется Кассий Херея, который был повышен до командира когорты, посоветовал Германику совсем уволить этих разжалованных центурионов. Все равно солдаты, мстя за прошлые издевательства, не дадут им спокойно служить, а это только будет приводить к дракам и прочим нарушениям дисциплины. А случится бой — такому центуриону придется ожидать от своих удара в спину, — как же тогда требовать от него геройства в бою? Германик согласился с доводами Кассия, и экс-центурионы были уволены в отставку все поголовно.

Казалось бы, порядок в войске был окончательно восстановлен. Но это было не так. Внезапно подняли восстание Пятый и Двадцать первый, находившиеся в Старых лагерях. Причина бунта была все та же — подстрекательская деятельность тех, кто был причастен к первому бунту, начавшемуся еще в отсутствие Германика. На этот раз восстание было посерьезнее — Авл Цецина, командовавший обоими легионами, едва сумел спастись из лагеря бегством.

Он долго скрывался, надеясь, что солдаты пошумят и успокоятся, особенно когда узнают, чем кончилась попытка бунта Первого и Двадцатого, — и ему можно будет вернуться в лагерь. Но пришлось изрядно подождать. Восставшие солдаты опять вспомнили свои старые обиды и казнили всех командиров одного за другим, самовольно назначая новых центурионов и прочих начальников, свергая их затем и опять ставя над собой. Про Цецину вспомнили сами восставшие, как только начали уставать от хаоса, созданного своими же руками. Солдатам показалось, что если Цецина будет находиться среди них, то они хотя бы сохранят право называться армией, Пятым и Двадцать первым легионами. Таким образом Авл Цецина вернулся в надежде, что сможет понемногу уговорить их прекратить мятеж. Он не хотел обращаться за помощью к Германику: это могло стать концом его карьеры, ведь он уже позволил один раз взбунтоваться солдатам и не смог их обуздать. Как бы то ни было, но сообщить о бунте главнокомандующему Цецина был обязан. Он написал Германику письмо, где сильно приуменьшил опасность и заверил, что на этот раз справится сам.

Германик не поверил Цецине, не поверил и в то, что он подавит мятеж своими силами. Он начат готовить войско из самых надежных солдат, чтобы вести его на восставших.

Тем временем Цецина получил от Германика ответ, в котором главнокомандующий говорил, что в скором времени двинет на лагерь Пятого и Двадцать первого войска, верные императору. И если в лагере Цецины будет обнаружен хоть один не подчиняющийся приказам солдат, то казнены будут все поголовно, и до начальника тоже дойдет очередь. Зная, что Германик всегда выполняет свои обещания, Цецина забеспокоился. Он решил наконец, что лучше погибнуть в бою с мятежниками, чем быть казненным и опозоренным. Он начал действовать.

Он собрал у себя в палатке орлоносцев, значконосцев когорт и манипул и других воинов, которые казались ему наиболее благонадежными. Показал им письмо Германика.

Все, кого пригласил на это совещание Цецина, были людьми опытными и тоже знали своего главнокомандующего. Им не захотелось умирать во имя тех, кто подстрекал войска к мятежу. Тут же, в палатке, они поклялись легату в верности и принялись разрабатывать план.

План был прост: выяснить, кто в лагере готов прекратить бунт и покаяться, передать им угрозы Германика, а также то, что будут помилованы и прощены все, кто поможет восстановить порядок. Желающих быть помилованными нашлось достаточно — по лагерю прошел слух, что Германик уже движется сюда, и с ним надежные отборные части, в том числе гвардейские.

Итак, по условному знаку заговорщики обнажили мечи и прямо в палатках принялись убивать тех, кто был определен наиболее виновным. Поднялась всеобщая резня, потому что за оружие схватились уже все, и никто, кроме посвященных, не понимал, что происходит. Страх и неизвестность сделали свое дело: охваченные безумием воины просто дрались друг с другом, только потому, что вокруг все дерутся.

Общая битва шла целый день и была остановлена вмешательством Цецины, который счел, что в лагере не осталось больше злоумышленников. Всех убитых он приказал выволочь на середину лагеря, чтобы они лежали там до прихода Германика и главнокомандующий смог убедиться в отваге и доблести Цецины.

Солдатская молва не обманывала: Германик действительно уже был совсем рядом. И на следующий день после побоища он вошел в Старые лагеря. Увиденное там потрясло Германика: все вокруг было разорено, залито кровью, и больше тысячи трупов лежали на площади для занятий маршировкой. И те солдаты, что пришли с ним, и те, что выстроились для приветствия в лагере, тоже были потрясены случившейся трагедией. Впервые за всю историю армия уничтожала сама себя, да еще с таким размахом и жестокостью.

Германик объявил, что происшедшее в Старых лагерях хотя и служило благой цели — подавлению бунта, но стало не целительным средством от болезни, а бедствием, едва ли не худшим, чем сама болезнь. Он приказал сжечь трупы. На это ушло несколько дней. Пока специальная команда занималась сожжением своих бывших товарищей, над Пятым и Двадцать первым легионами была проведена та же самая процедура, что над Первым и Двадцатым, — смотр центурионов, увольнение в отставку проштрафившихся и назначение новых. Тела погибших, отнесенные за вал, горели, наполняя воздух на добрую милю вокруг запахом жженого мяса, а в войске Германика наводился окончательный порядок.

Итак, под его командованием оказалось несколько легионов, охваченных стыдом и раскаянием. Будь на месте Германика кто-нибудь другой, все дело ограничилось бы еще несколькими показательными казнями, громогласным произношением назидательных речей и составлением пышных докладов в Рим, чтобы там как следует оценили заслугу усмирителя опасного бунта. Но Германик был не таков. Он чувствовал и свою вину за все, что произошло, и считал, что одного наведения порядка в войске — недостаточно. И ему самому, и солдатам необходимо было оправдаться перед императором и римским народом.

За Рейном лежали все еще не покоренные германские земли, гибель Вара все еще была неотомщенной, орлы погибших легионов по-прежнему занимали позорное место между изображениями нечестивых германских богов. Чутьем опытного полководца Германик понял, что стоит ему только предложить солдатам искупить свою вину — и они встретят это с восторгом. Он собрал войско и произнес речь.

— Только победой над врагом можно искупить свое безумие! — сказал Германик. — А души наших павших товарищей можно умилостивить не иначе, как только получив честные раны в нечестивую грудь!

Воинский пыл, охвативший солдат, был самым лучшим исполнением ожиданий Германика. Войска требовали вести их на врага прямо сейчас. Чтобы не растрачивать попусту эту полезную энергию, Германик приступил к командованию.

На другой день через Рейн был наведен мост, и римляне начали переправляться на вражескую территорию. Всего Германик перевел двенадцать тысяч легионеров, двадцать шесть когорт союзников и восемь отрядов конницы. На это войско он мог надеяться, как на себя самого. Не теряя времени, он пошел вперед — и к вечеру, перейдя Цезийский лес, добрался до старой линии пограничных укреплений, построенной здесь еще Тиберием. Это место Германик решил сделать базой для дальнейших вылазок и заставил солдат восстанавливать брошенные укрепления, ставить палатки, в которых можно было бы жить и зимой.

Ближайшей целью Германика было племя марсов, селения которых находились за горами, поросшими лесом. Там, в одном из этих селений, находилось и прославленное среди германских племен святилище их богини Танфаны, где Германик не без оснований рассчитывал найти хотя бы одного из трех римских орлов, захваченных германцами в Тевтобургском лесу.