Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

Следующая большая остановка — Тихорецкая, 23 часа 31 декабря 1946 года. Тепло, станция хорошо освещенная, по перрону ходят старушки, предлагая огромные караваи белого хлеба, который они придавливают, а он опять принимает прежнюю форму. Появилось много красивых девушек, очень немногие с парнями. Эти парни, недавние солдаты, стали приглашать нас в вокзальный ресторан встретить Новый год, но куда там — целому эшелону.

Нам объявили, что через час нас покормят горячим новогодним ужином и, действительно, накормили и дали по кружке сухого красного вина. Так мы встретили Новый 1947 год.

Затем замелькали названия станций: Невинномысск, Минводы, Гудермес, а следующим поздним вечером остановились в Дербенте на первом пути. Было тепло, станция освещена и прямо напротив нашего вагона — вход в станционный буфет.

Большое помещение буфета заполнено какими-то людьми, лежащими на полу с детьми, узлами и котомками. Оставался только небольшой проход к буфетным прилавкам между телами этих несчастных. На вопрос, что это за люди, милиционер, пытавшийся их выгнать на улицу, ответил, что это с Поволжья, беженцы от голода.

Мы с удивлением рассматривали большие копченые свиные окорока, висевшие за спиной буфетчика, горки вкусно пахнущего лаваша, и, оглядываясь на несчастных людей, стали продвигаться к выходу, когда за нашей спиной появилась сгорбленная старушка с клюкой, еле переставляющая ноги, с протянутой рукой. Огромный толстый буфетчик стремительно перегнулся через прилавок, схватил старуху за ее лохмотья и с силой толкнул на спящих на полу людей. Раздался крик, детский плач, и в это мгновение один из наших солдат кулаком ударил буфетчика в лицо, разбив ему нос. Мы вышли на перрон, влезли в вагон, и поезд тронулся. А к буфету уже бежали несколько милиционеров.

На станцию Баладжары, предместье Баку, мы прибыли рано утром, было еще темно. Вся станция и путь от нее до Баладжарских казарм был оцеплен вооруженными воинами 216-й национальной Азербайджанской дивизии. Такие формирования в то время существовали в каждой союзной республике. Мужественные воины, держа у ноги винтовки Мосина с примкнутыми штыками, внимательно вглядывались в наши лица, очевидно, ожидая от нас чего-то недозволенного, о чем их, наверное, предупредили весьма строго. Позже выяснилось, что именно так и было.

Поселили нас в двух огромных, еще царской постройки, казармах, сформировав из эшелона два карантинных батальона. Определили и срок карантина — 15 дней. На работу брали только добровольцев, но их поток быстро иссяк, ибо пилить дрова для кухни из местного карагача — пытка. Иногда нас посылали патрулировать улицы, прилегающие к бакинскому рынку. Впятером, с офицером во главе, мы ходили вокруг базара, останавливая тех, кто уже тогда пытался установить рыночные отношения путем продажи какой-нибудь казенной вещи. Однажды наблюдая рынок с какой-то возвышенности, старший лейтенант, с которым мы ходили, после долгой задумчивости вдруг изрек:

— Вот если бы всю энергию этой базарной массы направить на расщепление атомного ядра, у нас уже давно была бы атомная бомба.

Кормили нас отвратительно: три раза в день по 200 граммов хлеба и приварок в виде 2–3 ложек каши, а в обед еще 4–5 ложек супа. После наших «польских» котлет, сметаны, булочек и компотов мы были, мягко говоря, в некотором замешательстве. Но самое большое удивление вызывал ритуал происходящего. В маленькой остекленной будке-хлеборезке восседал сам хлеборез, откормленный детина, который внимательно следил, как нарезали пайки два его худосочных помощника, которые после нарезки сгребали крошки и отправляли их в рот. В один из дней на наших глазах хлеборез чем-то провинившегося помощника с силой ударил кулаком в лицо так, что тот, залившись кровью, вылетел из будки и, ударившись головой о железный уголок двери, упал без сознания. Кто-то из наших, сидящих за столом рядом, вытащил хлебореза из будки и, крепко надавав тумаков, ушел из столовой. Бедного солдатика унесли на носилках, а хлебореза вывели, якобы арестовали, но на следующий день он сидел как ни в чем не бывало на своем месте. Тогда мы еще не знали, что человек, по грамму собиравший оброк для кого-то, был неприкосновенным, как депутат.

На следующее утро весь карантин построили на плацу, в центр вошел представительного вида моложавый полковник:

— Радостная весть о вашем возвращении на Родину намного опережала паровоз, который тащил вас через полстраны. Мне удалось убедить местных военачальников в вашей дисциплинированности и высоких моральных качествах, вопреки поступившим о вас сведениям. И это не пустые слова. Я служил вместе с вами в Опельне, в танковой бригаде Польской армии, и уехал оттуда на месяц раньше вас. Я знаю ваших командиров, заслуженных боевых офицеров, знаю всю вашу дивизию, которая считалась одной из лучших в Северной группе войск. Как же вы могли устанавливать свои порядки здесь, в национальной дивизии, не зная обычаев и жизненных устоев народа, который вас принял в свою многонациональную семью. Мне стыдно за вас и очень обидно. Сегодня ночью я договорился с командирами частей, что они вас примут на десятидневный карантин в свои соединения. До следующего утра вы покинете Баку и разъедетесь по частям. Постарайтесь сделать так, чтобы хоть немного сгладить вчерашний инцидент. И еще. Я уеду отсюда через неделю, и возможно нам придется с кем-нибудь из вас вместе служить.

Действительно, полковник Рогач через неделю приехал в Кировабад и был назначен комендантом гарнизона. На этом посту он стал известен, как довольно строгий начальник, изрядно попортив нервы офицерам-кавалеристам бывшего казачьего корпуса, из которого была сформирована механизированная дивизия, очень любившим в выходные дни ходить по городу со шпорами, лампасами и клинками. Затем он был переведен к нам в полк заместителем командира по строевой части.

31-я Гвардейская механизированная дивизия

В Кировабад мы приехали ранним утром и через весь город отправились в расположение дивизии, которое находилось на восточной окраине около шоссейной дороги Тбилиси — Баку. Огромный военный городок — говорили, что до войны здесь было кавалерийское училище НКВД — состоял из одного белого санаторного типа здания и множества бывших конюшен, переоборудованных под казармы. Вне расположения находилось еще 5–6 двух- и трехэтажных домов, где жили старшие офицеры.

Дивизия была создана недавно на базе расформированного 7-го Гвардейского казачьего кавалерийского корпуса. По выходным мы с улыбками наблюдали за офицерами, надевавшими казачью форму и лихо щеголявшими по городу с шашками на боку.