Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

На сберкнижке у меня оставалась еще тысяча рублей, я получил их и отдал маме. За эти деньги можно было купить 20 килограммов муки. Азербайджанская семья, где жила мама (глава семьи был главврачом городской больницы), устроила так, что она смогла заработать еще денег, обшивая их и всю их родню. Вспоминая тех людей и слыша нынешний горбачевско-перестроечный термин — лица кавказской национальности — стыжусь за содеянное братками-демократами. Русский философ В. Соловьев, объясняя национальный вопрос в России, доказывал, и не без оснований, что такового не существует, ибо наше государство изначально складывалось как многонациональное, и на его просторах прекрасно уживались труженики всех народов. А то, что принято называть национальным вопросом в нашем большом государстве, относится к культуре управления этими народами. В 1989 году «Новый мир» опубликовал статью Вл. Соловьева «Национальный вопрос в России», исключив из нее эту базовую идею не без помощи главных идеологов, которых возглавлял А. Яковлев, ибо она прямо указывала на ответственных за уже горевшие Карабах, Сумгаит и Баку.

Мама уехала вместе с дочкой гостеприимных хозяев. До Тбилиси их проводили и усадили в вагон, следующий до Киева через Днепропетровск, два хозяйских сына.

Вскоре по боевой тревоге дивизия была поднята, погружена в эшелоны и отправлена к самой границе на Аракс к подножью Арарата. Как оказалось, туда съехался почти весь Закавказский военный округ и, развернувшись фронтом перпендикулярно к границе с Ираном, прошел с «боем» около ста километров до самой Нахичевани. Самолеты бомбили настоящими бомбами, танки лупили не жалея снарядов, день и ночь продвигаясь по горным дорогам и ущельям. Как мы догадались позже, это была демонстрация силы в поддержку народно-освободительной армии Ирана, организованной и вооруженной нашей страной и вышибаемой шахским режимом на советскую территорию при поддержке американцев.

Лейтенант Рудольф Белянкин. 1947 г.

После возвращения в Кировабад начались ежедневные парковые работы по приведению в порядок всей боевой техники, участвующей в учениях. В один из дней, работая в первом танковом батальоне, я познакомился с командиром взвода лейтенантом Рудольфом Белянкиным, который, проживая ранее в Забайкалье, стал страстным охотником. Разговорившись, я рассказал об охоте в заповеднике, глаза у него загорелись, и он предложил поехать вместе с ним на охоту, которую он брался организовать. И действительно, в конце октября, выпросив у отца «виллис», а его отец-подполковник был начальником автослужбы дивизии, и, договорившись с моим начальником, он взял меня на охоту.

Прихватив два карабина и запас продуктов на два дня, мы отправились в Агджабединские степи, выехав из расположения задолго до рассвета. На следующий день после полудня мы возвращались с добычей: кабан и два джейрана настолько перегрузили «виллис», что въезжать в таком виде в городок было неприлично, поэтому пришлось ожидать темноты в придорожной посадке.

Такой трофей в полку утаить невозможно и вскоре нас с Белянкиным зауважали, но мой начальник получил нагоняй за превышение служебных полномочий. Командиром полка был Иван Акимович Девятко, строгий, но очень добрый 32-летний полковник, которого все полковые любили и уважали, а личный состав соседних частей завидовал нам. Его адъютантом был старшина Виктор Кочкин, с которым они воевали от Сталинграда, многократно горели вместе в танках и, после тяжелых ранений под Одессой, уже никогда не расставались. Кочкина в полку шутя называли глазами и ушами командира.

Командир 14-го ТТСП полковник Иван Акимович Девятко. 1948 г.

Виктор стал наведываться к нам в мастерскую и как бы из любопытства заводил разговор об охоте, но вскоре поступила команда переоборудовать машину командирской радиостанции «додж-3/4» для стрельбы через крышу. Три человека становились на скамью от радиостанции. В центре — с американским танковым прожектором, дававшим яркий луч метров на 300, по бокам — два стрелка, с карабином и охотничьим ружьем, заряженным картечью. Два танковых аккумулятора под скамьей.

В этом сезоне съездили на охоту один раз во главе с начальником штаба полка подполковником Шаминым. Белянкина и меня взяли как имеющих «большой» опыт. Привезли трех больших кабанов, и экспедитор продовольственного отдела старшина Григорий Гиндельман организовал копчение окороков. Начальству, очевидно, все это понравилось, но сезон охоты окончился.

Опять потянулись ничем не примечательные дни однообразной армейской службы. В один из таких дней мы пристреливали несколько единиц карабинов, автоматов и снайперскую винтовку для предстоящих соревнований по стрелковому многоборью. Незаметно к нам подошел незнакомый старший сержант, долго смотрел на то, что мы делаем, а потом, представившись сотрудником дивизионной многотиражки, стал задавать вопросы. Записав в блокнот все, что мы ему рассказали и наши фамилии, он удалился, попросив меня зайти в редакцию и прочитать перед сдачей в набор то, что он о нас напишет.

Так я познакомился с Владимиром Портновым. Читая написанную им небольшую заметку, я внутренне усмехался тому, как там все было перепутано и порой казалось, что сочинен солдатский анекдот, совершенно не предполагая предстоящей многолетней дружбы и того большого положительного влияния, какое она на меня окажет.

Мы долго просидели в редакции, которая располагалась на первом этаже нашей казармы. Володя рассказал мне свою биографию. В армии это было обязательным, когда солдаты знакомились.

Родился он в Харькове в мае 1927 года и до войны проживал там. Потом родители развелись, и он с мамой уехал в Баку, где она устроилась работать машинисткой в редакцию «Бакинского рабочего», а он подрабатывал в этой газете корректором.

Он уже около двух лет служил, сначала в караульной роте, затем в редакции. До армии он окончил 2 или 3 курса филологического факультета Бакинского университета, был женат, имел маленькую дочку Иринку. Его жена Кира была единственной дочерью из эвакуированной в Баку семьи ленинградского профессора. Трагедия заключалась в том, что родители жены были против их брака и всячески старались его расторгнуть. Его призыв со студенческой скамьи не был случайным: ведь у студентов была отсрочка.

В полном его откровении чувствовалась невыносимая тоска и непреодолимое желание с кем-нибудь ею поделиться. Я почувствовал это, внимательно выслушал его и ответил тем же, рассказав ему все о себе до мельчайших подробностей. С того самого дня у нас установились дружеские отношения, я часто бывал в редакции, мы вели свои солдатские разговоры. Постепенно возникло чувство необходимости друг в друге. Когда случались увольнения, мы ходили вдвоем, посещая кинотеатры и концерты на эстрадах Дома офицеров или городского парка.