Соблазны французского двора - Елена Арсеньева

Но это еще не все! Отдельно, переложенный тончайшей рисовой бумагою, в коробке лежал смоляно-черный парик такой тонкой работы, из таких шелковистых, буйно кудрявых волос, что Мария, всегда париками брезговавшая и весьма довольная своими длинными русыми волосами, без малейших раздумий скрыла их под пышными смоляными локонами, которые изменили ее лицо до неузнаваемости, придав тонким, спокойным чертам опасную неотразимость. Цыганка, в которую, словно бы по мановению волшебной палочки, обратилась Мария (даже глаза, подкрашенные должным образом, сделались в этих черных отблесках совсем темными), знала цену своей красоте! Ко всему этому великолепию приложена была колода карт с весьма игриво, если не сказать больше, изукрашенной рубашкою, а также темно-розовый, цвета азалии, веер, который поможет Марии на балу и занять руки, и скрыть лицо, и, ежели надо, украдкою шепнуть словцо.

Право слово, лучшего костюма придумать было просто невозможно!

Полностью одевшись, Мария принялась застегивать узенькую атласную полумаску, тоже оказавшуюся в этом вместилище чудес, и обнаружила приколотую к ней записочку, на которой рукою Симолина была по-русски начертана одна только фраза:

«Мы все в руке Судьбы!» Слово «Судьба» оказалось написано с большой буквы, и Мария догадалась, что Симолин именно такой смысл видел в ее костюме!

Задумчиво улыбаясь своим мечтам, Мария во всю ширь развернула веер и удивилась; почему у него такая жесткая, негнущаяся рукоять. Пригляделась – и невольно вздрогнула, обнаружив там узкий, тонкий, словно карандашик, английский стилет.

Итак, Судьба сегодня будет вооружена… кто же падет ее жертвою?

Когда Мария, в восторге от своей новой, неизвестной доселе красоты, кружилась перед зеркалом, наслаждаясь душистым шелестом нижних юбок, замысел Ивана Матвеевича, приславшего чудесный наряд, казался ей столь же бесспорно удачным, как некогда Золушке – замысел феи Мелюзины. Однако она стала сомневаться в удаче уже через четверть часа после того, как вошла в зал ратуши – этого удивительно красивого здания с башенками и арками, стоявшего на Гревской площади; а еще через час она вполне осознала на своем горьком опыте ту мысль, к коей рано или поздно приходит каждая женщина: «Мужчины ничего не понимают в нарядах!»

Вот именно! Желая как можно лучше замаскировать Марию, Симолин, словно нарочно, сделал все, чтобы привлечь к ней как можно больше внимания. Кругом танцевали – менуэт, гавот, кадриль, экосез; Мария же, как прикованная, стояла в углу, осаждаемая толпой желающих немедленно, сейчас же узнать свою судьбу, словно все они явились не на бал, а в салон гадалки. Наконец ей удалось принять участие в круглом польском, но сей танец, казалось, нарочно придуман был для интриг и болтовни: сделав фигуру, участники некоторое время стояли на своих местах, и каждая пара о чем-нибудь беседовала, – легко понять, о чем Марии приходилось беседовать со своим кавалером, наряженным лукавым шутом Шико![93] Право слово, вскоре ей стало мерещиться, что все 136 статуй великих людей, кои были воздвигнуты в залах и коридорах ратуши, тоже сбегутся к ней погадать! Поэтому она была просто счастлива, когда маленький, кругленький астроном в мантии, расшитой звездами, с приклеенной седой бородой и в остроконечном колпаке подошел к ней, размахивая огромной подзорной трубой, и предложил взглянуть в этот волшебный прибор, ибо через него можно увидеть горы на Луне.

Узнав голос Симолина, Мария послушно приложилась к трубе, а халдей[94] пробормотал как бы в сторону:

– Ваш костюм вполне сойдет за испанский, ежели вы всем будете отвечать: «No comprendo!»[95]

Благодарно улыбнувшись Симолину, Мария нырнула в толпу, рассыпая направо и налево волшебное «No comprendo!» и присматриваясь к танцующей, смеющейся толпе.

Жутко ей сделалось при виде высокой, прихрамывающей фигуры в черном плаще с капюшоном, в белой маске Смерти, закрывающей лицо. В руках у Смерти была не коса, как следовало бы, а трость, на которую она тяжело опиралась, и ее ковыляющая походка, ее трясущаяся голова были столь страшны, что там, где она проходила, невольно образовывалось пустое пространство: Смерти боялись все, даже самые беззаботные.

А Корфа все не было, вернее, Мария никак не могла его высмотреть! Кем он явился на бал? Турецким пашой в сверкающем парчовом халате и в туфлях с загнутыми носками? Нет, слишком толстый. Обнаженным по пояс акробатом-негром? Но у Корфа ранено плечо. Призраком в белых летящих одеждах? Нет, призрак слишком уж худой и долговязый, это не Корф.

Да где же он, где?! И ведь ей надо искать не только барона, но и тех, кто явился сюда по его душу. Она яростно щелкнула веером, и от резкого движения замочек браслета на ее запястье расстегнулся, и золотой обруч упал на пол. Он был очень красив: на золотом фоне две серебряные резные русалки выносили из моря несколько крупных, редкостной красоты жемчужин. Это был матушкин браслет, Мария взяла его с собой на счастье, хоть он и не очень-то подходил к цыганскому костюму. Браслет покатился под ноги толпы, Мария метнулась подобрать его; однако чья-то большая рука оказалась проворнее.

Эта рука принадлежала высокому, даже очень высокому мужчине в костюме сатира. Его атлетическую фигуру обтягивала коричневая шкура, увитая виноградными листьями. Такой же виноградный венок украшал всклокоченные черные кудри. Сквозь прорези маски посверкивали маленькие глазки, и сейчас в них застыло какое-то нерешительное выражение, а широкая короткопалая ручища так жадно стиснула браслет, словно и не намеревалась с ним расставаться.

Мария воззрилась на сатира в изумлении, но тут сотоварищ его, одетый точно в такой же костюм, только бывший пониже ростом и потоньше станом, ткнул его в бок. Великан вздрогнул и нехотя разжал ладонь, гулко пробурчав:

– Пожалуйте, сударыня. Прощенья просим!

И тут Мария узнала и голос, и его обладателя. Она узнала бы его где угодно и когда угодно. В любом обличье узнала бы она Жако!

– Здравствуй, любезный! – пробормотала Мария изумленно. Вот уж не думала она, что приведется еще раз свидеться со своим мучителем! Действие charme maudit припомнилось так живо, что Мария не удержалась от колкости: – А тебе куда больше не листья эти, а палаческая рубаха пристала бы! Да еще и топор в руки!

Глаза Жако заморгали в узких прорезях маски, и Мария поняла, что он не узнает ее. И слава богу! Неведомо, что сделал бы Жако с той, которая заставила его испытать столько мучений, а потом исчезла, будто сквозь землю провалилась. Надо и сейчас побыстрее исчезнуть с глаз разбойника, а потому, шепнув: «Ладно, иди своей дорогой», – Мария смешалась было с толпой, да не удержалась, оглянулась еще раз – и что-то как бы толкнуло ее в сердце, когда она рассмотрела спутника Жако – среднего роста, худощавого, проворного, сверкнувшего на нее жгучими черными глазами. Он ловко раздвигал толпу, словно юркая лоцманская лодочка, которая прокладывает путь для тяжеловооруженной каравеллы. Каравеллою был Жако, и «лоцман» подводил его к высокому и стройному венецианскому мавру, одетому в белое, с белым же тюрбаном на голове, со смугло загримированным точеным лицом, на котором сияли синие-пресиние, такие знакомые глаза…