Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Черпак моей матери каждое утро будит спящий родник. Однако я не замечала, чтобы она хоть раз привела домой ярочку, — ответила Гюльсенем.
— Ишь, сразу ей ярочку подавай.
И Абдулкадыр, входя в комнату, закричал с порога:
— Майсарат, а Майсарат!..
— Разве я тебе не сказала, что мать еще не вернулась с родника? — заметила Гюльсенем.
— Ну тогда ты выноси семена, да живо, — приказал Абдулкадыр.
Но в это время с полным кувшином появилась Майсарат.
— Что-то каждый год нас обижают, — начала она с порога, — все молодых шлют. Вот и в прошлом году на вершок друг от друга росли стебли, хоть пляши между ними лезгинку.
— Я же не отвечаю за других, тетя Майсарат. А делянки, которые я пахал, всегда давали хороший урожай, — обиделся юноша.
— Что ни говори, а за сохою старого быка и борозда глубока, — чмокнула губами Майсарат.
— Ну, если так… — и Абдулкадыр, не договорив, пошел к двери. Но Гюльсенем, до сих пор молчавшая, преградила ему дорогу.
— Что ты, мама шутит, — испуганно проговорила ока.
— Ты, сынок, шуток не понимаешь, что ли? — выдавила из себя Майсарат. — Разве я не знаю, как хорошо пашут мужчины вашего рода. — А про себя подумала: «Почему сам отец не пришел нам пахать? Какой толк от этого безусого верзилы?»
Но Абдулкадыр, к счастью, не знал ее мыслей.
…Гюльсенем, закинув за спину нетяжелый мешок с семенами, шла за ним. А он погонял быков, размахивал кнутом, насвистывал песенку и никакого внимания не обращал на девушку.
Когда же они пришли на делянку и Гюльсенем сбросила на землю мешок с семенами, юноша, снимая с рубашки пояс, проговорил, глядя куда-то вдаль: «Значит, говоришь, за сохой старого быка и борозда глубока?..»
Девушка хотела возразить, что это не она говорила, а мать, но вместо этого сказала с вызовом:
— А ты докажи, что и за твоей сохой борозда не хуже!
— Что ж, видно, придется доказать.
И Абдулкадыр, как бы в подтверждение этих слов, деловито засучил рукава. Тут Гюльсенем и бросились в глаза его руки. Были они крупные, все в трещинах, ссадинах, мозолях. Она все смотрела на них, словно примериваясь, справятся ли. Но в них таилось столько силы, что всякое сомнение отпадало.
Абдулкадыр по-своему истолковал ее взгляд.
— Что глядишь? Некрасивые, да? — спросил он грубовато.
Гюльсенем вспыхнула и отвела глаза. До полудня Абдулкадыр молча пахал делянку, а Гюльсенем молча Бела быков. Тишина нарушалась только лязгом плуга, что мягко и легко врезался в податливую землю, да стуком камешков, которые девушка забрасывала подальше от делянки. Каждый раз, ведя быков обратно по кругу, она видела, как глубоко и ровно ложилась борозда. На вывороченной земле белели и желтели корни сорняков.
— Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — вдруг остановился Абдулкадыр. — У тебя очень красивое имя. Что оно означает? — он подошел к ней и внимательно оглядел ее.
Девушка молчала.
В первый раз за всю свою жизнь она видела так близко лицо мужчины. Какие у него широкие скулы. А глаза — черные, словно дно пропасти. Лохматые брови, наверное, колючие, как кустарник в трещинах скал. Чуть кривой нос делал его лицо мужественным, а толстые губы — детским и добрым.
— Я не знаю, что означает мое имя, — смутилась она.
— А я знаю. Это имя птицы.
Откинув голову, он внимательно и с нежностью смотрел на нее.
«Что это я так долго стою с мужчиной? Не дай бог кто увидит!»
Из-за поворота вышла Майсарат. Она бережно несла еду, завернутую в чистую белую тряпицу. Майсарат еще издали окинула дочь колючим взглядом, но, увидев вспаханную делянку, смягчилась:
— Мисмилахи рахмани рахим![34] — с этими словами она опустила узелок на межу и, крест-накрест сложив за спиной руки, обошла делянку.
Абдулкадыр стал разбивать киркой комья, а Гюльсенем собирала в мешок корни сорняков. Ни один пахарь в прошлые весны не разбивал им комков. Борозды были глубокими и ровными. «Видно, сын пошел в отца. Зря я на него наговаривала», — подумала Майсарат, а вслух сказала:
— Прости, что я опоздала с обедом, сынок. Пришел гость из аула Анды. Пока угощала его да разговаривали, время и пролетело.
— Не беспокойся, тетя Майсарат, — ответил Абдулкадыр, не поднимая головы от земли, которую он долбил киркой, — я приду к тебе обедать, когда соберешь урожай.
— Пока хинкал не остыл… — пыталась отобрать у него кирку Майсарат.
— Я же сказал, нет, — резко отстранился Абдулкадыр. Видно, недавняя обида еще не остыла в нем. Но тут взгляд его случайно упал на Гюльсенем. Она стояла вытянувшись, глядя на него с мольбой: вот-вот расплачется.
«Что это я, в самом деле?» — одернул он себя и, стряхивая с рук землю, сказал весело:
— Я пошутил.
Обрадованная Гюльсенем торопливо развязала узелок и поставила перед ним большую миску хинкала, где плавал истекающий жиром курдюк. Пододвинула балхарский глиняный кувшин с кислым молоком.
Но Абдулкадыр ел нехотя. «Неужели он все еще в обиде на мою мать?» — тревожилась Гюльсенем.
Но нет, на лице у него не видно обиды. То и дело он поглядывал на Гюльсенем, и глаза у него были такие, словно он любовался ею.
Желая привлечь Абдулкадыра к еде, Гюльсенем и сама стала есть, помня наставление матери: «Когда угощаешь гостя, ешь с ним и не клади ложки до тех пор, пока он не положит свою».
Гюльсенем ела, опустив голову. Когда же она украдкой вскидывала глаза, ее взгляд неизменно встречался с горячими глазами Абдулкадыра.
Уже при луне бросили они в землю последние зерна.
— Спасибо тебе, сынок, — ласково сказала Майсарат, взяв его руки в свои. — Пусть аллах даст тебе столько радости, сколько зерен ты бросил сегодня в нашу делянку.
— Дай аллах, чтобы в меру было дождя и в меру солнца, чтобы из каждого вашего зерна вышло сто зерен, — в тон ей ответил Абдулкадыр.
С этими словами они разошлись по домам.
Но хотя пожелание Майсарат Абдулкадыру было самым добрым, не успела делянка покрыться нежно-зелеными ростками — пришла беда.
В ту весну обильные дожди не прекращались несколько дней. Потоки воды бешено неслись с гор. Напоенные ими реки вышли из берегов. Уже плавали в воде фруктовые сады нижних аулов. Вода подбиралась и к окнам домов. Мужчины, по пояс в воде, спасали скот и выносили вещи.
И вот когда, казалось, все уже спасено, раздался отчаянный женский крик. Одна молодая
