Транс - Ричард Кесслер

Послышались нестройные аплодисменты. Бёрн продолжал:

" – Короче говоря, Джон, моя позиция в отношении преступности состоит в следующем: я ненавижу ее и сделаю все, чтобы поддержать органы охраны правопорядка, которые должны предотвращать преступность. Больше мне пока сказать нечего.

– Спасибо, сенатор, – поблагодарил Джон Делл. – Губернатор Крейн, будьте любезны изложить свою позицию в отношении преступности.

Крейн широко улыбнулся и расправил плечи:

– Еле дождался, когда мне дадут слово.

Смех и аплодисменты в зале.

– Но прежде всего, хочу сказать следующее... – передразнил он Бёрна.

Снова смех и бурные аплодисменты.

– От имени семидесяти миллионов телезрителей хотел бы поблагодарить сенатора Бёрна за его мини-лекцию на тему "Политика президента в наши дни".

И опять аплодисменты в зале".

– Ну что за негодяй! Не может обойтись без трюкачества, – сказал Дик Гейдж.

"Да, сенатор, сейчас век телевидения. И разумеется, кроме многих преимуществ этот век имеет и ряд недостатков. Например, стремительно текущее время. Нравится вам это или нет, но, как и все остальные люди, политики должны идти в ногу со временем, приспосабливаться, жить в соответствии с требованиями двадцатого столетия. Я понимаю вашу тоску по старым добрым временам, когда у людей было время спокойно сидеть у каминов и мусолить политические вопросы. Я разделяю вашу тоску по тем дням, когда ограбление винного магазина было довольно редким явлением, когда воры не вламывались в жилища, когда наркотики можно было найти лишь в восточных притонах, когда женщины могли спокойно заходить в магазины, не опасаясь, что их ограбят, изнасилуют или убьют.

Но, сенатор, повернитесь лицом к реальности: те дни давно миновали. Сейчас вокруг нас – джунгли! И если вы полагаете, что подобную ситуацию можно изменить, лишив людей права защищаться – а это право дано им конституцией, – лишив их права обладать оружием, тогда, прошу простить меня, вы устарели. Как один из тех каменных каминов!

Оглушительные аплодисменты.

Крейн, стараясь перекрыть аплодисменты, выкрикнул:

– Неужели он будет избран президентом? ДЖЕК КРЕЙН НЕ ДОПУСТИТ ЭТОГО!"

Анна Гейдж вздохнула:

– Вот так-то, Милт. Крейн ничего толком не сказал, не ответил на вопрос, а эти писают в штаны от восторга и рвутся голосовать за него.

Торжествуя, купаясь в свете прожекторов и громе аплодисментов, Крейн воспользовался минутной паузой, налил полстакана воды, отпил из него, взглянул на оппонента и приподнял стакан, делая вид, что пьет за его здоровье.

Он сделал второй глоток. И вдруг ощутил страшную жажду. Во рту пересохло, язык стал липкий. У Крейна и раньше бывала сухость во рту, когда ему предстояло выступление перед аудиторией, но на этот раз ощущение было какое-то странное. Наверное, из-за этого проклятого куска мяса, который он съел за обедом. Карл, видимо, пересолил и переперчил его. Аплодисменты стали стихать. Крейн сделал третий глоток и поставил стакан. Жажда буквально одолевала его, но позволить себе пить много он не мог – попадешь в объектив телекамеры, а зрители решат, что кандидат нервничает. Но, черт побери, как ему хочется пить!

Ведущий дал слово журналистке Черил Конран из "Эй-би-си ньюс", привлекательной рыжеволосой девушке в темно-зеленом шелковом костюме с безукоризненной короткой стрижкой. Она очаровательно улыбнулась семидесяти миллионам телезрителей и Джеку Крейну.

" – Губернатор, вы солдат...

– Небольшая поправка, мисс Конран. Я был солдатом. Теперь я политический деятель.

Улыбка исчезла с лица журналистки.

– Не понимаю, что значит "был солдатом"? Военная подготовка становится привычкой, и ваше естественное состояние – борьба.

Крейн улыбнулся, скоере семидесяти миллионам телезрителей, чем журналистке.

– Согласен. Допустим, я солдат. Вот почему я сегодня здесь. Так что же вы хотели спросить?"

К своему ужасу, Крейн почувствовал, как из каждой клетки его тела струится пот – скандал для политического деятеля. Кровь ударила ему в лицо, на лбу выступила испарина. Чертова вода. Не нужно ему было столько пить.

Крейн отвернулся от аудитории, дабы взглянуть на журналистку, задавшую вопрос, достал из нагрудного кармана белоснежный носовой платок и, делая вид, что хочет высморкаться, стер холодные капли пота.

Внезапно его охватила странная дрожь, по телу разлилась слабость, к горлу подступила тошнота. Каждый нерв превратился в натянутую струну. Сердце бешено колотилось, легким не хватало кислорода.

Что же с ним Происходит?

Драммонд первым заметил странное состояние Крейна.

– С Крейном творится что-то неладное. Посмотрите, он весь взмок.

Карен, тоже заметившая это, сказала:

– Он боится вопроса об армейской службе. Эта журналистка собирается объявить его поджигателем войны.

Драммонд отрицательно покачал головой.

– Да нет, он как-то странно выглядит. Ему явно плохо. Посмотри, у него дрожат руки.

В комнате ожидания, по соседству с главным залом, команда Крейна тоже не на шутку встревожилась. Десять советников и стратегов, в том числе личный помощник Крейна Карл Хоффман, внимательно следили по монитору за ходом дебатов.

В комнате витало явное раздражение, время от времени раздавались негодующие реплики:

– Что же, черт побери, он привязался к этому носовому платку! И что это он нервничает!

– Точно – нервничает! Господи, весь дрожит!

– С него ручьями льет пот.

– Боже мой, если все это видим мы, значит, видит и вся Америка.

– Да он просто болен. Даже загар сошел с лица. Смотрите, он весь просто позеленел!

– Карл, а до этого с ним все было в порядке?

– Он прекрасно себя чувствовал.

– Он ел что-нибудь сегодня?

– Да, мясо и салат.

– Отравили еду!

– Ничего подобного. Я сам ему готовил. Мясо было свежим, а салат я сам промывал.

– Хорошо, пусть доктор будет наготове. Если Крейну станет хуже, вытащим его оттуда. Он испортит нам все выборы!

"Прежде чем задать вопрос, – обратилась к Крейну Черил Конран слегка дрожащим голосом, – я хотела бы поделиться своими наблюдениями. Вы известны как герой войны во Вьетнаме, один из немногих героев, уцелевших в этой бойне. Америка до сих пор не изжила чувство унижения после тех событий. Может так случиться, что вы, как человек военный, как бывший военный человек, если уж вы на этом настаиваете, попытаетесь воспользоваться президентской властью, чтобы при первой же возможности покончить с этим унижением. Иными словами, вы захотите вовлечь нас в новую войну, использовав ее как способ восстановления нашей уязвленной гордости и, может быть, личной славы. Итак, мой вопрос: готовы ли вы внутренне ввергнуть нашу страну в еще одну войну?"

Джек Крейн понял, что ему не выдержать ни вопросов, ни телекамер. Ему стало ясно, что он серьезно болен. Пока журналистка задавала вопрос, он вдруг почувствовал страшную физическую усталость. Она возникла в ступнях и стала медленно подниматься по ногам, высасывая всю энергию из мышц, заставив Крейна навалиться на трибуну, чтобы не упасть.

И все же он попытался продолжать теледебаты. С трудом улыбнувшись в камеру, Крейн произнес: "Я буду отвечать не столь пространно... как... как..."

Он с ужасом почувствовал, как мышцы его расслабились и в штанах вдруг появилось что-то липкое.

Он закричал. Закричал от отвращения, от невозможности поверить, что такое могло с ним случиться. Его охватил ужас. Он уперся в трибуну, трибуна закачалась. Крейн судорожно, словно ища опоры, стал хватать руками воздух. Трибуна накренилась и упала. Крейн повалился на пол. Он катался по полу, тяжело переворачиваясь с боку на бок, глаза и рот его были широко открыты, пальцы судорожно рвали ворот рубашки. Наконец он разодрал рубашку, впился ногтями в грудь, в кровь раздирая тело, словно пытаясь распахнуть грудную клетку и впустить в легкие побольше воздуха.

По аудитории пронесся шум. Люди вскакивали с мест и бежали к трибуне. Оператор с кинокамерой, подскочив к Крейну, крупным планом показал перекосившееся лицо, застывшее на нем выражение ужаса, затем перевел камеру на окровавленную грудь.

Очнувшись от оцепенения, сенатор Милтон Бёрн и журналисты подскочили к Крейну, беспомощно оглядываясь вокруг, требуя срочно вызвать врача, не зная, что предпринять.

Из комнаты ожидания выскочила команда Крейна и, разбрасывая в стороны людей, стала пробиваться к сцене. Среди них был и личный врач Крейна. Оттеснив в сторону журналистов и телевизионщиков, люди Крейна плотным кольцом окружили лежавшего на полу кандидата. И стояли так, пока Крейна осматривал врач.

В этой свалке никто не заметил, как служащий в форме швейцара собрал осколки разбитого графина и стакан и унес их со сцены. Но даже если бы кто-нибудь и заметил, то не придал бы этому никакого значения.

Карен, Драммонд, Дик Гейдж и Анна, сидевшие перед телевизором, тоже были потрясены.