Исход благодати (СИ) - Зеленжар О.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смех сразу оборвался в бормотания оправданий. То-то же. После Кеан хотел было направиться к лекарю, но увидев, что старику сейчас не до ушибов и царапин, передумал. Перетерпит, он же все-таки мужчина. В мысли сразу же плавно вошла Настурция. Вода стекала по ее крутым бедрам и упругим грудям, в глазах — горячее желание, губы звали прикоснуться к ним… Кеан одернул себя. Нельзя навлечь на девушку беду.
Он промучился два дня, снедаемый желаниями, а на третий все-таки не выдержал. Подкараулил ее в купальне и тихо шепнул, пока не унеслась прочь:
— Я буду ждать тебя в молельне.
После всего, что Кеан узнал о судьбе Примулы, он был уверен, что она не придет, но надежда — последний оплот. Он ждал ее, и она пришла, несмотря на опасность, страх и боль. Первым же делом Кеан обнял ее и прильнул к губам, как давно и хотел. Нетерпеливо стаскивая друг с друга одежду, распутывая узелки дрожащими пальцам, они не проронили ни слова, словно каждый наполненный смыслом звук способен был уничтожить очарование момента и навлечь беду на их головы. Они занимались любовью под тихий шорох камня, треск свечей и шуршание нагретой телами ткани. Насытившись, они долго лежали тело к телу. Кожа Дайре была обжигающе горячей, а от волос пахло подвалом и паром.
— Тебя приписали к прачкам? — спросил Кеан, нарушим магию безмолвия.
— Что, сильно пахнет? — спросила она, а затем, не дожидаясь ответа, показала руки. — Вот, в кровь истерла…
Он увидел алые мозоли, потрескавшиеся ногти и пузыри ожогов. Руки крестьянки.
— Теперь я прихожу в купальни только, чтобы принести чистое белье и унести грязное, — сказала девушка, стыдливо спрятав натруженные пальцы в кулачок. — Грандмастер не хочет, чтобы я кого-то ублажала, и я даже рада, знаешь… Если б еще прачки не были такими злыми… Клюют меня каждый день, как стервятники…
Кеан посмотрел на ее сжатую в кулак руку, на растрепавшиеся волосы и подумал вдруг, что он ужасно поступает с ней. Ссылка в прачки — не самое плохое, что могло бы произойти, но что случится с ней, если они продолжат? Рано или поздно их связь будет обнаружена, и тогда Дайре жестоко поплатится. От подобных мыслей внутренности скрутило, как от злой отравы.
— Слушай… — начал было он, но Дайре оборвала его, положив голову на плечо:
— Расскажи, что ты делал все эти дни… Вижу, у тебя полно новых синяков и ожоги в придачу. Ты снова подрался?
— Нет… — сказал Кеан и тут же осекся. — Да… То есть, нет…
Она рассмеялась, взъерошив ему волосы:
— Ты что, был пьян?
— Просто не знаю, считается ли дракой подавление восстания, — он пожал плечами.
Ее лицо мгновенно стало серьезным:
— Понятно. Топтал горожан, значит?
— Да, и они, как видишь, вовсе не беззащитные ягнята.
Кеан смолк, вспоминая похожую на пену толпу, залитую кровью площадь и удары из темноты.
— Это было ужасно, — признался он. — Когда-то отец оправлял меня в поле с косой, и я с удовольствием трудился несколько часов к ряду, но люди не трава. Кассий сказал, что всем сначала худо, а потом привыкаешь… Сказал, что скоро сердце будет биться ровно, как на казни еретиков.
— Не слушай его! — Дайре вскинулась с его плеча. — Я же говорила, он подлец! А ты, — она взяла его за подбородок. — Ты другой, у тебя осталось сердце. Поэтому я тебя и полюбила.
По телу растеклось блаженное тепло, и стало еще сложней сказать те слова, что он намеревался.
— Слушай, — начал Иллиола. — Я не знаю, что с нами будет дальше. Поэтому лучше прекратить эти встречи…
Он не успел договорить, она уже снова вскинулась и яростно зашипела:
— Чтооо?!
Ее пальцы впились ему в плечи.
— Трахнул, как уличную девку, и теперь говоришь такое? Кому будет лучше? Тебе?
Кеан вздохнул:
— Ты не поняла …
— Все я поняла! — Дайре засуетилась, собирая раскиданную одежду. — Это ты ничегошеньки не понимаешь!
— Погоди! — он схватил ее за руку. — Я хочу тебе добра.
— Пусти, — Дайре вывернулась из хватки и посмотрела на него горящими от ярости глазами. — Лучше уж скажи прямо — ты струсил. Не знаешь, что будет с нами, и боишься. Я — пятно на твоей гладкой маске. Плюнуть и растереть, да?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Нет, я…
— Трус, — зло сказала она. — Вот что ты скажешь про рыцаря, что бежит с поединка. Хорошо, я приму твое решение. Я — умная девочка.
Девушка сделала несколько шагов к двери, и, гордо вскинув подбородок, напоследок бросила:
— А еще — я смелая.
Она исчезла за дверью, оставив Кеана в смятении чувств. Что он сделал не так? Хотел ей добра, но вызвал только обиду и ярость. Вот бы понять это таинственное женское сердце! Словно толкуешь с чужестранкой. Его еще никогда не упрекали в трусости. Он не боялся ни сражений, ни боли, ни самой смерти, и теперь какая-то женщина смеет назвать его трусом. “Не какая-то, — тут же поправил он. — И горько тебе как раз из-за этого”. Да, пожалуй, назови его трусом какая-нибудь девка, пусть даже из благородных, он пропустил бы мимо ушей. Мелкие шавки часто лают на коней и с визгом отскакивают, стоит тем забить копытом, но слова Дайре были, что отравленные стрелы. Метко нашли щель в доспехе и жалили, жалили, жалили…
Тихая горечь снедала его несколько дней, подкрепляемая разочарованием в своих возможностях. Целую седмицу Кеан рыскал по городу, собирая любые сведения о пропавшем сыне имперского посла, всюду упираясь в тупик. Он вытаскивал из борделей светловолосых айгардских мальчишек, чтобы снова пихнуть их в объятия шлюх. Обошел Певчий, где по слухам, видели похожего имперца.
— Да то давно было, — говорил уличный торговец. — Уж больше месяца назад.
След стылый, истертый дождями и повозками. После недолгих размышлений, Кеан пришел к выводу, что мальчишка или давно покинул город, или сменил внешность, или его уже нет в живых. Последнее было самым нежелательным. Его дядюшка точно не примет такого ответа, и тогда грянет война.
На восьмой день бесплодных поисков грандмастер вызвал Кеана к себе.
— Ну что же? — сварливо начал старик, не вставая с кресла. — Я получил твои отчеты и они меня не обрадовали. Найти мальчишку — дело величайшей важности! Это не просто какой-то щенок заморской шлюхи! Это, мать его, императорская кровь! Ты понимаешь, дубовая твоя башка, кого ты ищешь?! — старик перешел на крик и разбрызгивание слюны. — Что я вижу? Ни единой, мать его, подвижки!
Он долго разорялся, осыпая Кеана отборной руганью, и закончил на самой скверной ноте:
— Да еще спутался с бабенкой! И с кем? С дочерью еретиков, падшей женщиной! Лишил ее возможности искупить предательство крови и себя обрек на позор! Ух, была б моя воля, ноги б твоей больше здесь не было! Отправил бы на Гергеру или Рокуро, собирать рис, как безродного раба!
Эти слова ранили и сердце, и гордость, хлестали не смоченными в соли розгами, а рассекающей плетью, и от них становилось погано. После такого разноса Кеан спустился в купальню и долго кис в ванной, пока та совсем не остыла. Горько, горько, горько… И от того, что подвел орден, и от слов старика, и от злости Дайре. Почему в жизни есть такая горечь? Он чувствовал себя таким опустошенным и разбитым, словно в первый год послушничества. Поедая себя поедом, Кеан не заметил, что купальни опустели, а Сестры переминались с ноги на ногу, не зная, как им поторопить задержавшегося гостя. Откуда-то издалека послышалось знакомое нестройное пение. Кеан вылез из ванной и побрел на звук.
А у моей молодки тонкий стан
И черные глаза-агаты.
Я исколесил Андинго и Шутан,
Но не видал таких, как Ата.
Ата, Ата, Атиере!
Ты из ветра дочерей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Продал я родную веру,
Чтобы ты была моей.
Фривольная кабацкая песенка лилась из ванной, в которой лежал Кассий. Он прихлебывал из кувшина, бесконечно возвращаясь к первому куплету, и встрепенулся, когда Кеан расположился рядом с ним.
— О, а я думал, что последний остался. Устал ждать, когда милашки придут меня вып…ик…роваживать.
