Преторианец - Томас Гиффорд

— Нет. Собирался, когда уезжал из Парижа… нет, вру, даже не собирался. Но я их вспоминал и ждал, что рано или поздно они объявятся. Где-нибудь.

— Я в Нью-Йорке виделась с Клайдом. Огромный успех и полное разложение. Девочки все моложе и моложе. Я чувствовала себя такой… заслуженной.

Она опять сверкнула улыбкой, чуть выпятив нижнюю губу.

— Он, кажется, пытался покончить с собой из-за тебя? В Париже?

— Разве? Ах да, кажется. Но у него ничего не вышло.

Она прошлась по комнате, развернулась на каблуке, вздохнула.

— Зря я придумала сюда прийти. Не надо было. Мне казалось, будет опять, как в Париже, но нет, все по-другому. Наверно, я стала другая. Все равно, мне надо идти. Правда, Роджер, мне пора.

— В чем дело? У тебя нервы в совершенном беспорядке. Из-за Макса?

— Ты мне писал, Роджер. Я получила твое письмо той осенью. Тринадцать лет назад. Я его до сих пор храню, в самом заветном месте. Я была в Англии, в школе, и ты написал мне очень милое письмо.

— Помнится, ты на него так и не ответила.

— Нет, я отвечала, правда, отвечала. Ты просто предпочел забыть. Очень уж тебя смутил мой ответ. Я послала его тебе на какой-то банк в Вене. Ты обещал получить там почту…

— Я его не получил.

— Вот так, — усмехнулась она, — и решаются судьбы людей.

— Почему ты так говоришь?

— Слушай. — Она задыхалась. — Я затем и хотела тебя повидать… из-за того письма, и потому-то я теперь должна уйти. Мысль была глупая, как ни посмотри, но я еще могу, так сказать, отменить выступление. Пожалуйста, позволь мне просто уйти…

— Но почему, Сцилла? Это было так давно…

— Потому что в том письме я высказала все, что не посмела сказать тебе с глазу на глаз.

— Послушай, тебе было четырнадцать…

— Ты же знаешь, какой я была. Я ведь все тебе рассказала, чуть не все свои тайны. — Она налила себе джина и тоника, размешала, отпила. — Не думала, что это будет так тяжело. Но мне как будто снова стало четырнадцать. Я написала тебе, что в то лето я полюбила тебя… с первого дня. Это было ужасно. Я занималась всеми этими делами с Клайдом и думала, это ничего не значит, никто не узнает. А потом встретила тебя, и ты был так добр ко мне, и тратил на разговоры со мной столько времени, и обращался со мной, как с настоящим человеком… А потом ты застал меня с Клайдом, и я думала, если расскажу тебе все, это создаст между нами своего рода близость… Я возбуждалась, когда выкладывала тебе все это, и надеялась, тебя это тоже возбудит… Но я подумала, если сказать тебе, что я тебя люблю, ты решишь, что я просто глупая, сексуально озабоченная девчонка, которая ничего не знает и ни о чем не хочет думать, кроме как о сексе… А я и не могла думать ни о чем, только о том, как мне хочется почувствовать тебя в себе, и чтобы ты увидел меня голой… Я все выложила в письме. Я просила тебя вернуться в Англию и жениться на мне или сделать своей любовницей… Все эти годы я думала, что ты получил письмо, прочитал и не захотел ответить — теперь понимаешь, почему мне нельзя было сюда приходить, нельзя было об этом заговаривать, но я должна была спросить, почему ты так и не ответил — я вложила сердце в то письмо, а в ответ ни слова.

— Не знаю, верить ли тебе, — сказал он.

— Господи, какой же ты ублюдок!

— Сцилла, если бы я получил то письмо, я бы тебе ответил.

— Я писала, как я рада, что ты видел меня в постели с Клайдом — мне хотелось показать тебе мои маленькие груди. Я воображала себя такой опытной из-за тех мужчину которых тогда тебе говорила, а когда я встретила тебя, стала снова ребенком. Я так старалась тебе понравиться. Все это было в письме, Роджер. Можешь мне поверить. И я перечисляла все, что ты можешь сделать со мной, все самое тайное, что только могла придумать. — Она подошла, села на краешек кровати, наклонилась к нему. — Я ни за что не сказала бы тебе об этом, пока ты мог меня видеть…

Лицо ее покрылось испариной, глаза смотрели в пустоту, казалось, она сейчас упадет в обморок.

— Но ты так и не ответил мне, а Макс дождался, пока я стану взрослой. Макс поехал за мной, и навещал меня в школе, и угощал чаем с пирожными и обедами в гостиничных ресторанах, и приносил подарки, которыми можно было похвастаться перед девочками, и поддерживал меня, и в конце концов я вышла за него, потому что никто другой не заботился обо мне так долго. Ох, я вышла за Макса, к добру или к худу, и для него это стало мучением. Как ты думаешь, Роджер, ты смог бы меня поцеловать?

— Ради прошлого?

— Ради меня, милая моя скотина!

И она склонилась к нему и взяла его лицо в ладони и надолго прижалась губами к его губам. Оторвалась, только когда совсем задохнулась. Губы у нее блестели.

— Неужто это было так страшно?

— Сцилла, попробуй быть благоразумной…

— Ты еще не понял? Ни при чем тут благоразумие! Нет и не было у меня никакого благоразумия!

— Ты — чужая жена. Память тебя обманывает. Ты вовсе не любила меня в Париже. Ты просто испытывала свою новую власть над мужчинами. Власть секса. Я чувствовал ее, трепетал перед ней, как и все мы… Она висела в воздухе, как запах, ты была такой зрелой, такой талантливой, яркой — и такой юной…

— Я последние годы стала весьма неуравновешенной. — Она вскинула голову в готовности защищаться от обвинений. — Тут ты прав. Совсем было рехнулась… Ну, до Бедлама не дошло, но в санаторий попала. Меня лечил врач из Вены.

— От чего? Ты жевала коврик для ног и лаяла?

Она не слушала.

— Тебе обо мне рассказывали?

— Что?

— Не надо вилять, Роджер. Если еще не рассказывали, так расскажут. А если ты уже слышал, так вполне можешь верить.

Она распахнула глаза. Они, казалось, плескались, как море, грозя поглотить его. Такие огромные глаза, и цвет незабываемый. Сейчас в них стояла мольба невинного ребенка.

— Бедный Макс, он хранил мне верность в самых мерзких ситуациях. Наверно, я должна была предвидеть… Начало было довольно скандальным, правда?

— По меньшей мере вызывающим.

— Тебе очень повезло, что ты не получил моего письма и не вернулся ко мне, Роджер. Я бы устроила тебе ужасную гонку. — Она вздернула подбородок. — А может, еще и устрою.

— Никак нельзя. Ты жена Макса Худа.

— Увидим. Мне совсем скоро надо уходить, так что нельзя ли попросить тебя еще об одном одолжении?

— О каком?

— Поцелуй меня еще раз. Только теперь сам. Всего раз. Я не кусаюсь.

Он взял ее за плечи, поцеловал твердо, но в поцелуе было больше любопытства, чем страсти. Он понимал, что делает ошибку. Правда была проста: она жена Макса Худа.

— Ты меня боишься, да, Роджер? Думаешь, стоит только поддаться, и ты пропал. Честно говоря, мне кажется, ты тут почти наверняка прав. Мне говорили, что если я как следует возьмусь, устоять практически невозможно.

— Ни на минуту не сомневаюсь.

— Ты меня любишь? Хоть немножко любишь?

— Сцилла, что за вопрос, черт возьми! Я не видал тебя тринадцать лет, а тогда ты была ребенком.

— Я не собираюсь спорить, Роджер. Я просто задала вопрос.

— Не знаю… Как я могу тебя любить? Боюсь, я не совсем тебя понимаю. Ты красива, ты желанна… ты замужем, и не за кем-нибудь, за Максом Худом! Чего ты от меня ждешь?

— В общем-то, я просто надеялась, что ты признаешься. Но это еще не конец…

— Конец. Ты можешь изменять Максу… Ты и изменяешь ему каждым намеком или двусмысленностью, но будь я проклят, если его предам я.

— Но ведь, Роджер, здоровенный ты осел, ты и его не видал тринадцать лет. — В ее голосе звучало торжество. — Почему же ты ему более верен, чем мне?

— Ты, конечно, сама видишь, что это совсем другое.

— Ты думал обо мне эти тринадцать лет?

Она снова встала, ей не сиделось на месте. Бедра ее стали шире, чем помнилось ему по Парижу. В ее талии и бедрах чувствовалась сила, и он не мог оторвать от нее глаз.

— Подолгу не вспоминал.

— Лжец! У тебя было много женщин?

— Тысячи. И все и каждая гораздо красивее тебя.

— Какой ты ужасный лжец.

Она отошла к окну, встала к нему спиной. Когда же повернулась лицом, блуза у нее оказалась расстегнутой. Она смотрела ему в глаза серьезно и безмятежно.

— Как же мне добиться твоего внимания? — тихо проговорила она. — Вот вопрос… ну…

Комбинация соскользнула с плеч, открыв маленькие округлые груди с очень большими, темными, напряженными сосками.

— Сцилла, ради бога…

Она подошла к нему, взяла его руки, подняла к лицу и прижала кончики пальцев к губам. Осторожно приложила смоченные языком пальцы к своей груди.

— Пойми наконец, что я уже не ребенок. Ты должен обратить на меня внимание. Должен меня слушать и принимать всерьез. Ты на это способен? — Она крепко защемила свои груди между его пальцами. — Сможешь?

— Сцилла, ты не понимаешь, что делаешь.