Любовь под прикрытием - Маргарита Ардо

Я опешил. И, наверное, поэтому пошёл.

– Ложись, давай. И я тоже. Уже с ног валюсь, – заявила Люба.

Со своим пробитым животом я шевелился, как морёный таракан, то и дело сжимаясь от резкой боли. Засунув дневник под мышку, Кнопка деловито поддержала меня под локоть и положила под спину подушку. Поджав губы, скомандовала:

– Лежи!

И умчалась, оставив меня недоуменно моргать. Хлопнула дверь раз, другой, Кнопка влетела обратно со шприцем в руках. Дневник Таши так и торчал под мышкой. Сюрреализм какой-то. Кнопка влезла на кровать и угрожающе нависла надо мной:

– В попу или в бедро?

Я снова моргнул. Усмехнулся:

– Смертельную инъекцию?

– Угу, чтоб не мучился, – буркнула Кнопка. – Итак, попа или бедро?

Я покачал головой.

– Люба, не надо…

– Надо. И я не отстану. Может, ты и мазохист, но во мне садистских наклонностей нет. У меня все буквы в горле застревать будут, и я ничего прочитать не смогу, слушая, как ты кривишься от боли.

Неверно лексически построена фраза… – отметил я по привычке. Я оҗидал всего, чего угодно, но не этого. Как это называется? «Режим Боевая Кнопка» – забудьте, что такое автоматизм. Мой автомат в голове сбился. По её лицу я понял, что сопротивляться бесполезно, поэтому закусывая слабость, как удила, неловко приспустил штанину. Как-то это унизительно. С другой стороны, приятно – она обо мне заботится…

– Не знал, что ты умеешь, – пробормотал я, залатывая неловкость словами: пришёл на исповедь, а пришлось показывать зад…

– У меня мама болела, когда папа пропал, – сообщила Кнопка. Положила использованный шприц на тумбочку со своей стороны, села, опираясь о подушку рядом со мной, и скомандовала: – Ты лежи, а я читаю.

И я замер, сам не свой от волнения, воруя, как карманник, запах её чистой кожи, цветов и конфет. Οн мне не принадлежит. Но пока она рядом, дышу. Всё спокойнее и естественнее, с отпускающей спазмированные мышцы болью. Конечно, это действовал анальгетик, но почему-то казалось, что хорошо от того, что рядом она. Подумалось, что несмотря на всё, последняя неделя была самой счастливой в моей жизни – я чувствовал себя очень живым, настоящим рядом с Кнопкой. Жаль, что всё хорошее заканчивается…

– Хм, – вдруг сказала она, – а чего ты вдруг на камеру этим занимался? Ты – эксгибиционист?

Я аж вздрогнул.

– Н-нет. – Стало до ужаса стыдно, и кровь прилила к щекам.

– Разве в посольстве не везде камеры понатыканы? Ты ж это… на работе?

– Там не должно было быть… – промямлил я. – Понятия не имею, откуда снимали. И что снимали вообще…

– Угу. А Марьяна – случайно не та «добрая душа», которая тебе дневник передала из Тегерана в Исфахан?

Я кивнул, не соображая, к чему клонит Люба и чувствуя себя не только виноватым, но ещё и извращенцем. Дожились…

– Удивительная готовность у этой Марьяны лезть в чужие жизни. – Кнопка посмотрела на меня с прищуром. – А с ней ты случайно тоже не…?

– Да ты что! – я даже рассердился, вспомнив неприятную, мужиковатую компьютерщицу. Очки, короткая стрижка, угловатость, длинный нос, который она постоянно суёт везде.

– Ну, мало ли…

Я нахмурился и выпалил:

– Если хочешь знать, я вообще и с Викторией не собирался. Мне она не слишком-то и нравилась. Да, сексуальная, привлекательная, но что толку говорить! Как вышло, так вышло. Бокал шампанского, и голову снесло. Так что я не собираюсь оправдываться. Просто, чтобы ты понимала – это для меня не правило!

– Голову снесло? – задумчиво повторила Кнопка, провела пальцем по своему подбородку и вдруг спросила неожиданное: – А ты видел, кто шампанское наливал?

– Нет, – поразился я. – Зачем?

– Ну, ведь Наташу ты любил, да?

– Да.

– Угу. – И Кнопка снова погрузилась в чтение, потом заметила: – А что, сковородка – хорошая вещь. Только в применении, а не в мыслях.

Я ошарашенно поднял на Любу глаза, а она пожала плечами:

– Я бы тебя наверняка огрела. Зачем мечтать, если можно попробовать?

Я поперхнулся воздухом и попытался сесть. А Кнопка перелистнула страницу. Молчала долго, внимательно читая. Потом засопела, вытерла уголок глаза и захлопнула тетрадь. Задумалась.

Во мне всё мучительно замерло, ожидая приговора. Я виновен, я знаю. Я нёс это последние годы и пронесу ещё столько, сколько должно. Но мне будто смертнику, которого должны сбросить в пропасть, безумно захотелось надышаться светом, наглотаться радости, на которую у меня не было прав; хватануть лёгкости вместо пресса, который так устал носить на плечах. Или это был крест?

Кнопка повернулась ко мне и села по-турецки. Очень серьёзная. Я понял, что она тоже волнуется.

– Ты сказал, что любил Наташу. За что?

Я опешил:

– Не знаю. Просто так.

– Понимаешь, Раф, – начала она, провела ладонью по синей обложке и сказала: – это всё, конечно, очень грустно. Я бы лучше порадовалась, почитав про ваше счастье. А там этого почти нет… Странно, столько всего иметь и не воспользоваться. Ну да ладно! – Кнопка убрала выбившуюся прядь за ухо и продолжила: – Я тебе вот что скажу: я влюбилась в тебя, когда мне было двенадцать. Просто ах и ты! Да,так у многих бывает и проходит. И я думала, что прошло, а потом увидела тебя недавно в метро – совсем не звезду всей школы и не дипломата, а мужчину в очень… неприглядном виде. Да, прости. И знаешь, что я поняла? Что люблю тебя до сих пор. Почему? Не знаю. За что? Тем более.

Я смотрел на неё во все глаза, не веря тому, что слышу.

– Будь ты бомжом или министром, преступником или святым, хотя святых на этой Земле нет,их сразу ветром сносит, будь ты звездой или гастарбайтером. Какая разница? Любовь не спрашивает у нас разрешения. Приходит и здравствуйте, приплыли. Любовь просто есть. Как электричество.

– Как свет, – исправил я.

– Свет? – Кнопка чуть удивлённо склонила голову.

– Я вижу в тебе свет.

Кнопочка вскинула ресницы и улыбнулась.

– Пусть свет.

– Солнце. От которого жизнь… – Я запнулся, растеряв слова, как подросток,и чувствуя, что все они слишком плоски, малы и не к месту. Но в сердце, разбитом сегодня снова на мелкие осколки, провалившемся в бездну личного ада, вдруг зашевелилось