Новый Мир. № 3, 2000 - Журнал «Новый мир»

(Только что вышел 2-й том этого издания. Как я и предполагал, открытий там нет. Обычный гениальный Сирин.)

Сага об Эгиле. Серия «Личная библиотека Борхеса». Предисловие Х.-Л. Борхеса. Перевод с исландского. СПб., «Амфора», 1999, 315 стр.

Можно объяснять любовь Борхеса к скандинавским сагам жадным любопытством интеллигентного мальчика к жестоким дракам во дворе. Обожанием, с которым очкарик смотрит на хулигана. Тайным комплексом вины слепца-белобилетника перед кабальеристыми предками-героями южноамериканских войн. Тем более, что есть у Борхеса рассказ «Юг», где alter ego автора, чуть было не ослепший библиотекарь Дальман, выходит биться на ножах с забубенным «куманьком».

Но мне кажется, дело в другом. Скандинавские саги были для Борхеса (особенно зрелой и поздней поры) чуть ли не эстетическим эталоном прозы. Путь от барочной экспрессии к суховатой, экономной, точной, энергичной прозе Борхес проделал явно не без оглядки на саги, из которых он выделял «Сагу об Эгиле». Именно она включена в «Личную библиотеку» автора «Вавилонской библиотеки».

В эссе «Удел скандинавов» Борхес воспевает «реализм саг». Там же он говорит: «В XII веке исландцы открыли роман, искусство норманна Флобера». Думается, что в XX веке аргентинец Борхес закрыл это искусство, спрессовав роман в микроновеллу или короткое эссе. Так что появление «Саги об Эгиле» в «Личной библиотеке Борхеса» символично вдвойне.

В. Гандельсман. Эдип. Стихи. СПб., «Абель», 1998, 104 стр.

Поэтам очень полезно выпускать свое «Избранное». Лучше бы — несколько «Избранных», чтобы по тому, что «избрано» на сей раз, безошибочно судить о нынешнем поэтическом самочувствии автора-составителя. В этом смысле «Эдип» — очень важная для Владимира Гандельсмана книга. Она вышла одновременно с другим «Избранным» поэта — книгой «Долгота дня» (только почему-то в продаже появилась чуть ли не через год — в 1999-м). Двойняшки совсем не похожи друг на друга. «Долгота дня» — прозрачна и в то же время сдержанна. «Эдип» — книга «густая», полная запрятанной страсти, алчбы. По «Эдипу» можно проследить и движение поэта. Маршрут этого движения таков: от некоторой избыточности, наплывов и напластований образов, запахов, звуков, от железнодорожной станции на юге, со свистками, шипением паровоза, украинской скороговоркой, задорными воплями «ты шо!», с ума сводящим запахом подгнивших фруктов, с обморочной белизной незагоревших полосок на плечах девочки из соседнего купе к вечно подпростуженному, с закутанным горлом, советскому, детскому Ленинграду, оставшемуся там, позади, в рамочке исторической хронологии. Таков путь «Эдипа» — спиной вперед, пятясь, всматриваясь, внюхиваясь, вслушиваясь в прошлое. Впрочем, сам поэт считает иначе: «Тихий из стены выходит Эдип, / с озаренной арены он смотрит ввысь…»

М. Пруст. Памяти убитых церквей. Перевод с французского И. И. Кузнецовой. Вступительная статья, комментарии С. Н. Зенкина. М., «Согласие», 1999, 164 стр.

В родословной Марселя Пруста значатся Монтень, Сен-Симон, Бальзак. Рискну дополнить этот список. Гиральд из Камбрии или, например, Адам из Бремена — одним словом, средневековые сочинители травелогов, занимательных и познавательных путеводителей, услады и непременного спутника образованного паломника. «Памяти убитых церквей» — тоже описание паломничества, но не религиозного, хотя речь идет о соборах и церквях, а эстетического паломничества в страну Прекрасного, в духе эстетизма конца XIX века. Роль Священного Писания, которое неустанно цитируется, комментируется, интерпретируется, играют книги англичанина Джона Рёскина. Ситуация несколько странная, учитывая сложные отношения двух наций, разделенных Ла-Маншем: англичанин открывает французу красоту старинных французских церквей. Сюжет, достойный пера Джулиана Барнса.

Главное, что поражает в этой восхитительной книге, — завораживающее простодушие автора. Он просто разъезжает по своей родине с английской книжкой в руках и осматривает церкви и соборы. И рассказывает об этом, смешивая в волшебную прозу историю искусства, кулинарию, географию, газетный фельетон, воспоминание. Не важно, как она называется: «У Германтов» или «Памяти убитых церквей». Воистину описание автомобильной прогулки, предисловие к переводу, биографическая и просто газетная статьи могут вместе составить шедевр.

P. S. Читая эту книгу, обратите особое внимание на магические пepeходы от текста Рёскина к авторскому и наоборот. Примерно так же бывает трудно понять, едва проснувшись, где сновидение, а где явь.

М. Пруст. Против Сент-Бёва. Статьи и эссе. Перевод с французского Т. В. Чугуновой. Вступительная статья А. Д. Михайлова. Комментарии О. В. Смолицкой, Т. В. Чугуновой. М., «ЧеРо», 1999, 224 стр.

Кому нужно издание черновиков французского романа, выпущенное большим по нынешним временам тиражом в 2500 экз.? Пусть великого романа, но черновиков? Незамедлительно отвечу: всем истинным читателям, тем, кого Борхес в беседе с Сьюзен Зонтаг назвал «Сектой читателей».

Вообразим: на арене артист показывает невероятной красоты и сложности фокус. Публика, затаив дыхание, следит за тем, как фокусник таинственными манипуляциями стягивает к себе незримые нити времени и пространства. Номер закончен. Гром аплодисментов. Капельдинер объявляет: «А сейчас мы откроем вам, как это было сделано!» Фокусник отбрасывает ширму, засучивает бездонные рукава и демонстрирует изнанку, черновик своего чуда. И тут все с изумлением понимают, что никакого технического секрета нет, а есть только волшебство гения, что ширмы и рукава были не нужны, что номер возник сам собой, во всеоружии своего великолепия, будто Афина Паллада из головы Зевса.

Книга представляет собой смесь различных сочинений «неизвестного Пруста»: псевдороман (или псевдопамфлет) «Против Сент-Бёва», из которого выросла потом великая эпопея, и несколько эссе о литераторах и литературе. Ничего «второсортного», случайного, не достойного авторства Пруста в ней нет. Пруст, видимо, уже родился гениальным прозаиком. Что же до «нужности», «актуальности» издания, то не звучит ли упреком нынешним исследователям, упражняющимся в низгонке великих стихов, романов, картин к мутной браге социальности, сексуальности, интертекстуальности, следующее высказывание: «Сент-Бёв, видимо, так и не понял, в чем состоит неповторимость вдохновения и литературного труда от деятельности других людей и иной деятельности самого писателя»? (Нерусскость оборота оставляю на совести переводчика.)

М. Пруст. Обретенное время. Перевод с французского А. И. Кондратьева, под редакцией О. И. Яриковой. М., «Наталис», 1999, 355 стр.

Теперь у русской культуры есть свой «полный Пруст». Создание его растянулось более чем на семьдесят лет, срок одновременно и огромный и ничтожный — как посмотреть; средняя продолжительность жизни скандинавского мужчины и советской власти.

Автобиографические нотки неуместны в речах рецензента, но отважусь-таки на одно воспоминание: само название рецензируемой эпопеи обязывает. Лето 1982 года. Пыльная жара. Книжный толчок под сенью чахлых тополей ПКиО. Я протягиваю мятые, влажные купюры (два червонца и пятерка, однако) и становлюсь обладателем странной книги в чудной суперобложке (зеленые и сиреневые полосы, неявные геральдические цветочки, лестница-диагональ) и с еще более чудным названием «По направлению к Свану», которое мой приятель тут же глумливо переделал в «По направлению к Свину». Раз двадцать я нырял в нее, но все время утопал в безумном синтаксическом круговороте; когда же выныривал, чтобы глотнуть воздуха, то мгновенно забывал прочитанное до этого. Лишь сделав свое дыхание столь же длинным, как прустовское предложение, я махом добрался до конца. Довольно быстро одолел второй том. Махом — третий. Паузы между ними становились все больше. В этих паузах я читал переводы Франковского и Федорова. И вот сегодня эти две эпопеи — эпопея чтения (издания) и эпопея «В поисках утраченного времени» — закончены. Теперь я (мы) знаю(-ем), чем там у них — Сванов, Вердюренов, Германтов, Шарлю — все закончилось. Закончилось словами: «…я опишу их занявшими такое значительное место, — наряду со столь ограниченным, отведенным им пространством, — место, безмерно растянутое, ибо они касаются синхронно, — как гиганты, погруженные в года, — самых удаленных эпох, меж которых может уместиться столько дней — во Времени». Не правда ли, будто сказано это о самих семи томах прустовского романа?

И все-таки сделать г-жу Вердюрен герцогиней Германтской («де Германт» в версии переводчика А. И. Кондратьева) было бесчеловечно!

Урания. Карманная книжка на 1826 год для любительниц и любителей русской словесности. Вступительная статья Т. М. Гольц. Составление А. Л. Гришунина. Примечания Г. М. Гольц и А. Л. Гришунина. М., «Наука», 1998, 352 стр. («Литературные памятники»).