Опыт моей жизни. Книга 2. Любовь в Нью-Йорке - И. Д.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, – обиделась Маша. – Я правда полюбила Пола.
– Неужели в Москве ты не могла найти никого получше?
– Не могла.
– Боже мой, неужели все так плохо.
Скоро Маша приедет сюда насовсем, как только получит все нужные документы. Еще одна жертва, не понимающая, на что идет!
Взлетали самолеты, их было видно в широкие стеклянные окна. Пассажиры спешили к своим гейтам.[89] Пестрели витрины. С каким бы удовольствием я сейчас взяла билет – уан уэй[90] – и покинула кромешный ад этой жизни, прямо так, не собираясь, не думая, не прощаясь ни с кем (потому что прощания бы я не выдержала), без багажа.
В баре, еще до того как я выпила, мне вдруг стало как-то легко-легко. Я вдруг почувствовала себя такой легкой, как сделанной из пуха, независимой, как будто крылья у меня выросли. Это состояние привольной крылатости так щекочуще радовало меня, что мне хотелось вскочить со своего места, смеяться, просто хохотать.
Я загадочно улыбалась официантке, принимавшей мой заказ, затем безудержно льющиеся из моих глаз струи энергии все полились на Гарика, сидевшего напротив, на джентльмена в спортивном костюме, сидевшего позади него, видного мне через его правое плечо, на стайку молодежи, сидящую за столиком справа, время от времени поглядывающую на странную сияющую, то похохатывающую, то откидывающуюся на спинку стула, то покачивающую согнутой ногой, заброшенной на колено ее серьезного стареющего друга, девушку слева от них. Наконец эффект водки проявился, и мой безудержный истерический восторг слегка притупился, как бы приглох. Я слегка успокоилась.
* * *
В машине он сказал: «Поехали!»
Он сказал это так решительно и злобно, что я не сразу поняла, куда.
– Поехали, мой деспот, буду для тебя купаться в океане. Все мои реакции были слегка притуплены только что выпитой водкой. Я не сразу поняла, что он говорит, не шутит ли.
– Что? Что ты сказал? – говорю я, оторвавшись от спинки сиденья, заглядывая ему в лицо.
Укол радости заливает заметно ощутимым (даже через новокаин водки) теплом мои окоченевшие внутренности. Человеку, которого уже возвели на эшафот, вдруг объявили о его помиловании. Первая реакция: вместе со вспышкой яркого света в душе, недоверие: не может быть! Я ослышалась!
– Ты врешь! – говорю я. – Я не верю тебе! – я трясу его за плечи. – Ты врешь, а? Врешь?
Машина глухо въехала на рыхлый песок и остановилась у самой воды. Холодное открытое серое пространство проглотило звук одной хлопнувшей дверцы, второй хлопнувшей дверцы.
Седой холодный океан мглисто синел вдаль и вширь. Огромные заплесневелые камни поблескивали на берегу, омываемые холодной водой. Дул пронизывающий ветер. Я спрятала руки в карманы и, ежась от ветра, повернулась, глядя на Гарика, подошедшего к воде.
– Ну?!
– Сейчас, сейчас, подожди, – сказал он, заметив мой взгляд.
Постояв с минуту, он действительно начал раздеваться. Снял куртку, бросил ее на холодный отсыревший песок, расстегнув рубашку, обнажил свои плотные массивные плечи и руки, мягкую волосатую грудь. Постоял немного, давая им привыкнуть к жадному холоду. Затем снял сапоги, носки.
«Главное, чтобы ноги в тепле были, – вспомнила я много раз повторяемые мамой в детстве слова. – Застудишь ноги – тут тебе и грипп, и ангина, и даже воспаление легких».
«Ну, хватит, все. Мне достаточно того, что ты готов был выкупаться, – хочу сказать ему, но, открыв рот, думаю: – А что если именно на это он и рассчитывает, раздеваясь так медленно, делая вид, что привыкает к холоду, а вовсе не собирается купаться, просто дурит меня?»
Вот он уже снял брюки, вот стоит в одних котоновых плавочках в пожирающем душу холоде, голыми ногами в сыром холодном песке. Вот он неуклюже ступает в холодные волны. И возникает ощущение, что мне снится сон.
Я смотрю не дыша на раздетого Гарика, ступающего в воду, из глубин которой веет ледяной, коченеющей стужей. Я смотрю, сомневаясь: снится мне это или все на самом деле происходит?
Вот он уже зашел в воду до самых массивных, мускулистых, волосатых бедер. Продолжает входить, массируя себе плечи своими большими руками. Все тело его покрылось гусиной кожей.
«Останови его! Что ты делаешь? Он заболеет! – мелькает у меня в голове. Но тут же начинает говорить другой голос: – Именно на это он и рассчитывает. Он дурачит тебя. Что ему стоит тебя обмануть? Ведь он не любит тебя!»
Хоровод, состоящий из его жены, дочери, его молоденькой секретарши, девушки в кинотеатре и прочих подозрительных девушек и женщин, начинает кружить в моей памяти; все они мелькают, кружатся, пестрят у меня перед глазами, я бросаюсь вслед то за одной, то за другой, я не знаю точно, в которой из них сокрыта для меня настоящая опасность, но я знаю, смутно чувствую: я тону, пропадаю. Кто-то отнимает его у меня. Но кто? Может, ее и нет? Мучительные сомнения сделали жизнь мою каторгой. И сейчас, в течение нескольких минут, я могу положить конец всем мучительным сомнениям, раз и навсегда узнать, действительно ли любит он меня или просто дурит.
Увидев, что он полностью погрузился в воду, я подбегаю к воде и опускаю в нее руки, дабы проверить, действительно ли она холодная. Она преледяная. Ни один нормальный человек не зайдет в эту воду, подвергая такому риску свое здоровье, пусть даже ради большой любви. Я не верю, я все еще не верю, что все мои подозрения, мучения, сомнения были лишь плодом моего больного воображения. Да и, в конце концов, выкупаться зимой в океане – так ли уж это доказывает его любовь?
– Купайся долго! – кричу ему я. – Не выходи!
Он купается, не выходит. Смотрит на меня с окаменевшей улыбкой.
Наконец я позволяю ему выйти: держать его в воде дольше, это уже рисковать его жизнью, и так неизвестно, какие могут быть последствия от этого купания.
Он выходит из воды, весь сверкающий, синий, трясущийся. А, вот наконец я вижу реакцию! Трясется. Значит, чувствует холод. Я встречаю его с большим, развевающимся на ветру полотенцем, которое мы купили накануне в аэропорту. Он выдержал испытание до конца!
Гарик энергично растирается. Тело его синюшное.
– Ой, смотри! Откуда это? – говорю я, указывая на вдруг появившиеся у него на теле свежие кровоточащие раны.
Он смотрит, сам не
