Нежный бар. История взросления, преодоления и любви - Джон Джозеф Мёрингер

– Дом этой лживой сучки Дэйзи Бьюкенен[29].

– И ее муженька-кретина Тома.

Он поднял свой бокал в молчаливом тосте, за меня или за Бьюкененов, я точно не понял.

– Домой на каникулы?

– Незапланированная самоволка.

– Похоже, у тебя проблемы, сынок.

– Я только что узнал, что Дейзи мне изменяет.

– Ах!

– Простите. Не стоило, наверное, заговаривать со священником про девушку.

– Глупости. Я только об этом и слышу. Любовь и смерть.

– О! Ну да – священники и бармены.

– Еще парикмахеры.

Он провел рукой по лысому скальпу.

– По крайней мере, так мне говорили. Дай-ка угадать. Первая любовь?

– Да.

– Последняя иль первая любовь сильней? Лонгфелло.

Я улыбнулся.

– Бабушка когда-то рассказывала мне его стихи.

Священник продолжал декламировать:

– Чем небосвод украшен ярче, вечерней или утренней звездой? Восходом или красками заката? Что лучше – утро юности, когда пред нами светлый день и неизвестность? Или закат, когда дорога жизни осталась позади, и далеко мерцают нам огни воспоминаний, и мраком увеличенные тени готовятся исчезнуть навсегда? Что мне любовь… хм… что мне любовь… как же там дальше? Эх, старею! В общем, ты понял.

Священник протянул руку и тепло похлопал меня по колену.

– Давай-ка я тебя угощу, – сказал он. – Что ты пьешь, мой мальчик?

Он потряс в пустом бокале кубики льда, словно игрок, бросающий кости.

– Скотч.

– Ну конечно. Что же еще!

Когда он вернулся, я его поблагодарил и спросил, куда он едет. На религиозную конференцию, ответил святой отец. Он представлял свою церковь где-то в сельской глубинке Новой Англии, в городке, о котором я никогда не слышал. Мы поговорили о религии, и он рад был услышать, что я недавно прочитал «Исповедь» Святого Августина.

– Ты, наверное, из Йеля, – сказал он.

– Пока что да.

– Ты же не думаешь бросить!

– Это Йель подумывает бросить меня. Проблемы с оценками.

– Оценки можно исправить. Ты наверняка умный парень.

– Это сложно, святой отец. Сложнее, чем я ожидал.

– Очарование того, что тяжело, мне вены иссушило, лишив внезапных радостей и сердце оставив без обычный удовольствий. Йейтс.

– Йейтс наверняка учился в Йеле.

– Если бы учился, ему тоже пришлось бы нелегко. Творческая натура, сам понимаешь.

– Вы очень добры. Но я идиот. В старшей школе чувствовал себя Эйнштейном – и теперь понимаю почему. Половина детей там была придурками, а вторая – дебилами. В Йеле дебил я. И чем глупей себя чувствую, тем меньше хожу на занятия, а от этого еще сильней отстаю и чувствую себя еще глупее.

Я откинулся на спинку сиденья.

– Я собирался поступать в юридическую школу, – тихонько добавил я. – Но это вряд ли получится. И я не представляю, как сообщить эту новость моей матери.

– Она настаивает, чтобы ты закончил юридическую школу?

– О да.

– А ты сам чем хотел бы заниматься?

– Я не знаю.

– Ну должны же у тебя быть какие-то идеи!

– Мне просто нравится… писать.

Впервые в жизни я произнес это вслух.

– Браво! Благороднейшее призвание. Стихи?

– Статьи в газеты.

– Нет. Ты выглядишь как поэт. Может, романы?

Я покачал головой.

– Я просто хочу быть газетным репортером.

– Ну что ж.

Разочарованный, он весь как будто осел.

– Это тоже неплохо.

– Я бы с удовольствием рассказывал истории разных людей.

– А почему не собственную?

– Я не знал бы, с чего начать.

– Вообще, в этом что-то есть. Газеты обладают особой магией, честное слово. Обожаю по утрам открывать «Таймс» и следить по ней за тем, как вокруг кипит жизнь.

– Скажите это моей маме.

– Она будет рада, если ты последуешь зову сердца. И если закончишь университет.

От этих слов внутри у меня все сжалось. Я отпил щедрый глоток из стакана со скотчем.

– Стань счастливым, – сказал священник. – Это отличный способ сделать счастливой и твою мать.

– Уверен,