Двести лет вместе (1795 – 1995) - Александр Солженицын

Да, всякое, всякое было. Каннибальские убийства взывают к отмщению, но и каждая же месть, трагически, порождает на будущее новые зародыши мести.

Общие потери евреев СССР во время Второй мировой войны (в послевоенных границах) разные еврейские источники оценивают разно.

«Сколько советских евреев пережило войну?» – спрашивает С. Шварц и предлагает свой расчёт: 1,81-1,91 миллиона (не считая бывших беженцев из Западной Польши и Румынии, ныне репатриантов), – «при всех расчётах численность евреев к концу войны была заметно ниже двух миллионов и очень далека от почти общепринятых трёх Миллионов»[162]. То есть общее число потерь по Шварцу – 2,8-2,9 миллиона человек.

В 1990 оценивает И. Арад: «Освобождая оккупированные немцами территории… Советская Армия почти не заставала евреев. Из 2750000-2900000 евреев, оказавшихся под немецким господством на оккупированной территории СССР, погибли почти все». К этой цифре Арад предлагает причислить ещё «около 120000 евреев – военнослужащих Советской Армии, павших на фронтах, и около 80000 расстрелянных в лагерях военнопленных», а также «десятки тысяч евреев, [умерших] во время блокады Ленинграда, Одессы и других городов и в глубоком тылу… из-за тяжёлых условий жизни в эвакуации»[163].

Демограф М. Куповецкий опубликовал в 1990-х годах ряд исследований, где использовал новые архивные материалы, коррективы некоторых исходных данных и усовершенствованную методику этнодемографического баланса. Его результат: общие людские потери еврейского населения в послевоенных границах СССР в 1941-1945 гг. составили 2 млн. 733 тыс. человек (1 млн. 112 тыс. «восточников» и 1 млн. 621 тыс. западников»), или 55% от 4 млн. 965 тыс., общей численности евреев в СССР на июнь 1941 г.). Эта цифра, помимо жертв нацистских уничтожений, включает: потери среди военнослужащих и партизан, среди гражданского населения в прифронтовой полосе, в условиях эвакуации и депортации, а также жертвы сталинских лагерей в годы войны (однако, отмечает автор, количественная оценка всех этих категорий внутри общей цифры потерь – ещё предстоит)[164]. С этой оценкой, очевидно, согласна Краткая Еврейская Энциклопедия, ибо приводит ту же цифру[165].

Принятая ныне цифра общих потерь советского населения в годы Великой Отечественной войны – 27 миллионов («методом демографического баланса» – 26,6 млн.[166]) – возможно, ещё и неполна.

Не упустить же, и что была для русских та война. Выручившая от Гитлера не только свою страну, не только советское еврейство, но и общественную систему всего Западного мира, война эта потребовала от русского народа такого жертвенного всплеска, после которого силы его и здоровье уже никогда не возобновились в полноте, он – надорвался. В этом накате ещё одной Беды – посверх войны Гражданской и раскулачивания – он почти исчерпал себя.

На оккупированных землях в годы войны в разновременных и разноместных истреблениях пожирала советское еврейство та жесточайшая неотвратимая Катастрофа, которой – рассчитано, методически – обречено было еврейство европейское.

По избранному нами кругу рассмотрения – только в России – Катастрофа как целое не входит в эту книгу. Но по неисчислимости страданий, постигших в XX веке на Земле оба наших народа, еврейский и русский, по невыносимой тяжести исторических уроков, по гложущей тревоге о будущем – нельзя не поделиться, хотя бы кратко, некоторыми раздумьями, своими и чужими, не проследить, как высокие еврейские умы оценивают Катастрофу на историческом отстоянии, пытаются охватить и понять её.

Катастрофа – не зря пишется с большой буквы. Это – грандиозное событие для древнего исторического народа. Она не могла не вызвать у евреев сильнейших чувств – и самых разнообразных размышлений и выводов.

Многих давно ассимилированных евреев, отошедших от своего народа, Катастрофа привела – к более отчётливому и напряжённому ощущению своего еврейства. Но и: "Для многих Катастрофа – доказательство того, что Бог умер. Если б Он существовал, то, несомненно, не допустил бы до Освенцима»[167]. А вот восприятие противоположное: "Один из бывших узников Освенцима сказал недавно: "в лагерях была дана новая Тора, только мы её ещё не можем прочесть"»[168].

И ещё от израильского автора, убеждённо: «Из-за того что мы не выполняли Завета, не возвращались на свою землю, произошла Катастрофа. Мы должны были вернуться, чтобы восстановить Храм»[169].

Однако такое понимание достигнуто лишь одинокими умами – хотя ведь пронизывает все книги пророков Ветхого Завета.

У иных возникла, и посегодня жива, горькая мысль: «Человечество уже от нас однажды отказалось… Мы не оказались частью западного мира во время Катастрофы. Запад отторг, изверг нас»[170]. – «Нас одинаково удручает как сама Катастрофа в Европе, так и почти полное равнодушие всего мира и даже внеевропейского еврейства к судьбе евреев в фашистских странах… Какая великая вина лежит на демократиях мира вообще и на евреях демократических стран в частности… Погром в Кишинёве – ничтожное преступление по сравнению с немецкими зверствами, с… систематически проведенным планом истребления миллионов еврейских жизней; и тем не менее Кишинёв вызвал больший протест… Даже процесс Бейлиса в Киеве вызвал на всём свете больше внимания»[171].

Но это – несправедливо. С тех пор, как суть и размеры уничтожения стали для мира проясняться, – евреи ощутили последовательную, энергичную защиту и горячее сочувствие со стороны многих народов.

Признают это и некоторые современные израильтяне, и даже предупреждают соотечественников против крайностей: «Постепенно память о Катастрофе перестала быть памятью. Она стала идеологией Еврейского государства… Память о Катастрофе превратилась в религиозное служение, в государственный культ… Государство Израиль приняло на себя роль апостола культа Катастрофы среди других народов, её священника, собирающего с народов положенную десятину. И горе тем, кто отказывается эту десятину платить!» И вывод: «Худшее наследие нацизма для евреев – это роль сверхжертвы»[172].

И у другого автора, весьма сходно: культ Катастрофы заполнил «пустоту в душе нерелигиозных евреев»; «травма Катастрофы из реакции на произошедшее событие переросла в новый национальный символ, вытесняющий все остальные». И «эта "ментальность Катастрофы" крепнет из года в год»; «если мы не оправимся от травмы Освенцима, нам так и не стать нормальным народом»[173].

И в еврействе не прекращается работа осмысления Катастрофы, иногда мучительная. Вот мнение израильского историка, бывшего советского зэка: «Я принадлежу к тем евреям, которые не склонны несчастья национальной судьбы сваливать на злых "гоим", а себя почитать… несчастной овечкой или игрушкой в чужих руках. Во всяком случае в XX веке! Наоборот, мне близка мысль Ханны Арендт, что евреи в нашем столетии были равноправными участниками исторических игр народов и чудовищная Катастрофа, обрушившаяся на них, была следствием не только злобных умыслов врагов человечества, но и огромных роковых просчётов самого еврейства, его лидеров и активистов»[174].

Ханна же Арендт «искала причины Катастрофы также [и] в самом еврействе… Её основной аргумент: современный антисемитизм был одним из последствий особых отношений евреев к государству и обществу в Европе»; евреи «оказались не способны оценить сдвиги сил в национальном государстве и растущие социальные противоречия»[175].

В конце 70-х прочтём у Дана Левина: «В этом вопросе я согласен с проф. Брановером, который считает, что Катастрофа была в значительной мере наказанием за грехи, в том числе – за грех руководства коммунистическим движением. В этом что-то есть»[176].

Нет, такого заметного движения в еврействе не произошло. Массе современного еврейства такое понимание кажется оскорбительным и кощунственным.

Даже напротив: «Сам факт Холокоста послужил нравственным оправданием для еврейского шовинизма. Уроки второй мировой войны были усвоены ровно наоборот… На этой почве вырос и идейно укрепился еврейский национализм. И это ужасно обидно. Чувство вины и сострадания по отношению к народу-жертве превратилось в индульгенцию, снимающую грех, непростительный для всех прочих. Отсюда нравственная допустимость публичных призывов не смешивать свою древнюю кровь с чужой»[177].

Однако, констатирует в конце 80-х годов еврейская публицистка, живущая в Германии: «Сегодня "моральный капитал" Освенцима уже растрачен»[178]. И она же год спустя: «Солидный моральный капитал, приобретенный евреями после Освенцима, кажется исчерпанным», евреи «уже не могут просто идти по старому пути претензий к миру. Ныне мир уже имеет право разговаривать с евреями, как со всеми остальными»; «борьба за права евреев не прогрессивнее борьбы за права других народов. Пора разбить зеркало и оглянуться: мы не одни в мире»[179].