Небо остается чистым. Записки военного летчика. - Сергей Луганский

Бои здесь закончились, война отодвинулась, однако зловещие ее следы еще оставались. И все же главное, что чувствовалось,- это мирное настроение жителей, их возвращение к домам, пусть и не уцелевшим, к родной земле, к труду, от которого отвыкли, по которому истосковались руки.

Удивительное, неповторимое ощущение испытывает человек, возвращаясь наконец-то к тому, для чего он живет на земле. Мне кажется, подобные чувства испытал каждый фронтовик.

На восток вела широкая автострада, в обе стороны по ней катил густой поток автомашин. Каких тут только марок не было!

По сторонам дороги, по зеленым подсыхающим полям двигались люди в отрепьях. Они шли пешком, везли тележки, тачки, коляски, тащили мешки и узлы. Это было долгожданное возвращение освобожденных узников фашизма, обратное переселение из гитлеровского рейха.

Мой «мерседес» катился в общем потоке машин.

К Варшаве я подъехал незадолго до вечера, увидел впереди город и невольно остановил машину. Невозможно передать словами, что тогда представлял собой разбитый город. Причем, не похоже было, чтобы разрушения носили характер ожесточенных наступательных и оборонительных боев,- тут у любого военного глаз наметан. Нет, город был разбит, уничтожен по какому-то варварскому плану, методично и пунктуально.

Не угадывались даже улицы,- все было исковеркано, сожжено, перемешано. И трудно, невозможно поверить, что здесь когда-то по широким залитым светом улицам ходили, смеясь, люди, радуясь жизни. Ничего не осталось от прежнего великолепия…

Как потом оказалось, немцы, осуществляя тактику выжженной земли, создали специальные команды, в которые набирались опытные мастера разрушений. Так была уничтожена столица Польши, один из прекраснейших городов Европы – красавица Варшава.

В грудах руин были наспех проделаны проходы, обозначены улицы, и я, проехав из конца в конец, невольно стал свидетелем необъяснимого варварства побежденного врага. Тогда я еще раз подумал, какой же подвиг совершен нашим народом, избавившим человечество от такого жестокого, бесчеловечного врага!

Да, такие разрушения были страшны даже для солдата прошедшего всю войну.

В Варшаве я надеялся заправиться бензином, поэтому стал разыскивать аэродром. На улицах – я говорю это по привычке, потому что те проходы, по которым осуществлялось движение в сожженном городе, никак нельзя было назвать улицами в нашем нынешнем, мирном понимании,- часто попадались худые молчаливые люди. Варшавяне, уцелевшие в лагерях, уже возвратились в любимый город. У нескольких человек я спросил дорогу на аэродром, но из объяснений их, когда они рассказывали и, помогая себе, жестикулировали руками, трудно было что-либо понять. Помог наш военный патруль.

Скоро «мерседес» выбрался из запутанной сети варшавских «улиц», и я вздохнул свободнее – здесь, на окраине, меньше ощущалась гарь остывших пожарищ, здесь и дышалось полной грудью.

На огромном, приведенном в образцовый порядок поле Варшавского аэродрома было множество самолетов и военных и гражданских. Жизнь налаживалась, и разбитая столица освобожденной Польши опять, как и когда-то, становилась центром воздушных путей.

Заправщик, молодой парень в форме гражданского воздушного флота, без всяких возражений наполнил бак «мерседеса» бензином.

– Домой?- спросил он, невольно обращая взгляд на мою грудь, увешанную боевыми наградами.

– Да. В Москву.

– Счастливо! Привет Москве.

И он помахал на прощанье рукой.

За Вислой, в предместье Варшавы, военный комендант посоветовал мне переночевать у них, а уж утром двигаться дальше.

– Ехать на ночь глядя не советую. Шалят! Переночуйте, утром вас накормим – и езжайте. Честное слово, так будет лучше.

Пришлось внять голосу рассудка.

Предостережения товарищей из комендатуры не были напрасными. На земле освобожденной Польши бродили по лесам остатки пробирающихся на запад гитлеровцев, но в основном создавали напряжение банды националистов. Польское эмигрантское правительство, бежавшее в Лондон и там пересидевшее всю войну, теперь, когда советские войска вместе с частями молодой армии Польши прогнали ненавистного врага, вдруг снова возымело желание получить власть и принялось плести политические интриги, не останавливаясь ни перед какими средствами,- вплоть до вооруженной борьбы. Естественно, потуги политических интриганов потерпели полный крах – сам народ Польши отверг притязания незадачливых правителей, оставивших в свое время страну на произвол фашистских грабителей.

На следующий день в Бресте я миновал границу. На контрольно-пропускном пункте стояли два пограничника: наш и польский. После таможенного досмотра поднялся шлагбаум, и я въехал на советскую территорию. Советский пограничник махнул приветственно рукой, польский – уважительно взял под козырек.

Дорога шла все дальше на восток, и перед глазами открывалась картина, оставшаяся после бегства фашистских полчищ. Сейчас уже известно, как героически держался в сорок первом году гарнизон пограничного Бреста. Гитлеровцы сумели захватить крепость, только разбив ее артиллерией. Разрушенный город до сих пор стоял как немой укор захватчикам, как памятник мужеству наших пограничников. Руины, руины без конца… И мне подумалось, что предстоящие годы будут, пожалуй, не легче военных. Такие разрушения принесла нашей стране эта жестокая война.

В Минске, тоже изрядно пострадавшем от войны, я встретился со своим товарищем, алма-атинцем Жорой Лаптяевым, и весь вечер мы провели в разговорах. Жора был строителем – строил, ремонтировал дороги. Он жадно расспрашивал: ну как там, под Берлином, и живо интересовался, скоро ли я увижу родную Алма-Ату. Сам он надеялся, как только кончится война, демобилизоваться и уехать домой. Впрочем, об этом в те дни думал каждый солдат, думал и надеялся, что уж в последние-то дни его минет вражеская пуля.

– Если будешь в Алма-Ате раньше – поклон,- наказывл земляк, провожая меня утром в дальнейший путь.

Он еще долго стоял на дороге, глядя мне вслед. Поднял руку, помахал – скрылся… Несутся, сигналят нетерпеливо куда-то спешащие машины. Всем некогда, все торопятся. Что ж, поспешим и мы.

Теперь по обеим сторонам дороги тянулись русские места, центральная Россия. В разбитом Смоленске мне пришлось заночевать, и вечером я долго не мог уснуть, вспоминая, какие тревожные были дни, когда в сводках «От Советского информбюро» появилось Смоленское направление, а затем началось сражение за Смоленск. Этот многострадальный русский город всякий раз становился могучим бастионом на подступах к сердцу России – Москве. У стен Смоленска русские встретили полчища Наполеона, здесь, на этих вот полянах, в этих зеленеющих по-весеннему перелесках части Советской Армии перемалывали отборные полки гитлеровской группы армий «Центр».