Небо остается чистым. Записки военного летчика. - Сергей Луганский

Железная машина войны основательно искалечила милые сердцу окрестности, но распускающаяся весна скрадывает в молодой веселой зелени уродливые раны, и вот уж кажется, что все опять придет в норму, вернется безмятежное счастливое житье и от войны останется одно далекое воспоминание.

Смоленск – это глубокий тыл, и чувствуется, что жизнь здесь основательно вошла в мирное русло. Конечно, бросаются в глаза разрушения, но ведь последствия такой войны не устранишь ни за день, ни за год.

Катится, все так же движется поток машин по самой оживленной дороге России, да и, наверное, не только России. Сейчас от Москвы, на Смоленск, Минск, Варшаву и далее, к Берлину, пожалуй, самое интенсивное движение во всей Европе. Войска требуют постоянных подкреплений, и страна беспрерывно питает боевые части наступающих фронтов. Надо добить издыхающего врага.

По обеим сторонам магистрали копошатся пленные. В обтрепанных пилотках, в выгоревших на солнце кителях они чинят дороги, строят, что-то там катят, копают, перетаскивают. Давно ли, кажется, вот эти же самые вояки браво шагали по пыльным дорогам России, намереваясь к исходу первого же лета достичь Москвы. Из быстро несущейся машины мне не видно осунувшихся бесцветных лиц пленных, одни лишь фигуры, но по тому, как они стоят и, опершись на лопаты, смотрят и смотрят на дорогу, понятно, что они должны чувствовать.

Ранним утром, когда еще не встало солнце, вдали показались многочисленные дымы, высокие мачты электропередач. Сердце забилось сильнее: Москва! Почти в одну сторону, как к фронту, идет поток всевозможных машин. Проносятся целые автопоезда: просыпающаяся столица получает подкрепление. Везут молоко, мясо, хлеб. На редких остановках ожидают автобусы ранние пассажиры. Прогрохотал по мосту поезд электрички. Асфальтированная лента тянется среди темной зелени, обступает кругом хвойное Подмосковье… На поперечных дорогах, пересекающих широкое Минское шоссе, замелькали указатели на города, названия которых тревожной осенью сорок первого года заставляли думать о судьбе столицы. Ведь враг был у самых стен, вот здесь, где сейчас проезжал мой «мерседес». Какой далекий, трудный путь прошли наши войска к победе!

Поднялось солнце, зазолотились верхушки стройных сосен и елей, среди которых еще не проснулись разнокалиберные дачи и дачки. Первый регулировщик, поеживаясь от утреннего холодка, пропустил мою машину и, видимо, сразу же понял: с фронта.

Солнце все выше, и вот уж я увидел впереди сияние кремлевских звезд. Огромное полотнище государственного флага развевалось на куполе Кремлевского дворца.

Привыкший к приволью фронтовых дорог, я сразу же почувствовал себя неуверенно в московской уличной сутолоке. С большим трудом пробирался я к знакомому месту – улице Полины Осипенко.

Иногда подолгу приходилось ждать, когда впереди, по широкой магистрали, регулировщики энергичными жестами прогоняли поток машин. Поторапливали: скорей, скорей!… Едва остановишься, вокруг тотчас же скапливается множество автомобилей.

Миновав центр, «мерседес» покатил по улице Горького. Вот здание Моссовета, затем Белорусский вокзал. Кажется, приехал. Я вылез из машины, хлопнул дверцей. Огромный путь остался позади. Запрокинув голову, посмотрел наверх: здесь, в неприметном, давно обжитом доме, жил Батя, генерал В. И. Алексеев. Последнее время он работал в Москве заместителем начальника Академии имени Жуковского.

В доме этом я бывал много раз. В каждый свой приезд с фронта непременно останавливался у Бати. Знал хорошо всю его семью, и меня у него в доме принимали как своего, близкого человека. Даже потом, когда генерал Алексеев был отозван с фронта, мы не теряли с ним связи и регулярно переписывались. Так и он был в курсе всех полковых дел, и я время от времени получал от него из Москвы весточку. Теперь я входил в подъезд знакомого дома с чувством человека, для которого начинается новый, еще не известный этап жизни. На фронт я больше не вернусь, а на несколько лет останусь здесь, в Москве. Во всяком случае, Батя сообщил мне, чтобы я заранее настраивался на мирный лад, на учебу, на сидение за партой. Кончилась фронтовая жизнь…

На мой звонок открыла дверь Любовь Ивановна, жена Алексеева.

– Господи, приехал наконец!- всплеснула она руками.

Дом генерала Алексеева был всегда открыт для друзей, и к нему в Москву без всякого стеснения заходили все сослуживцы. За великую отзывчивость, за готовность прийти на помощь в любой беде наши летчики между собой звали генерала Алексеева «Скорой помощью». И действительно, стоило обратиться к нему с какой-нибудь просьбой, генерал использовал все свои давние связи, свой авторитет. Мне кажется, ни один из фронтовиков, обращавшийся к Бате, не уходил от него без дружеской поддержки. Старый кадровый военный, генерал Алексеев особенно ценил фронтовую дружбу.

Когда я приехал и позвонил у дверей, генерал Алексеев был уже на службе. Любовь Ивановна захлопотала, встречая гостя. Мыло, полотенце, ванна, затем обильный завтрак.

– А Василий ждет вас,- рассказывала за завтраком Любовь Ивановна.- Говорит, скоро должен быть. Учиться теперь?

– Приказали вот…

– Василий говорил.

Оказалось, направление на учебу я получил благодаря представлению генерала Алексеева. Батя написал маршалу Коневу, и командующий фронтом откомандировал меня в Москву.

– Ешьте, ешьте,- подкладывала на тарелку хлебосольная хозяйка.- Подождите, сейчас чай будем пить.

Все в этом доме было без изменения: радушная, приветливая Любовь Ивановна, неторопливое, с разговорами чаепитие. Хозяйка расспрашивала о последних новостях с фронта, о дороге.

– Куда торопитесь?- уговаривала она, едва я поднялся из-за стола.- Успеете еще.

До Академии имени Жуковского было рукой подать, и я отправился пешком. После долгой дороги было особенно приятно пройтись.

Деревья по Ленинградскому шоссе уже нежно зеленели. Старики с газетами, женщины с детскими колясками грелись на скамейках. Густой толпой шли пешеходы. Москва бурлила, как обычно, жила своей напряженной жизнью.

Скоро показались серые строения стадиона «Динамо», а вот и старинное здание академии. Множество военных толкалось у подъезда и в коридорах. Все наш брат, фронтовик. У ребят во всю грудь ордена и медали.

Летчики вели себя непринужденно. Стояли группами, смеялись, плыл папиросный дым. Видно было, что многие уже не первый день в Москве: освоились, обрели неуловимо мирный, ухоженный, что ли, вид. У них и форма отглажена и подогнана, и подстрижены они отнюдь не наспех в коротких перерывах между боями. Некоторые отпустили щегольские усики и височки. Но узнавались и такие, что приехали с фронта только что. Они еще осматривались, искали знакомых, пытаясь держаться поближе к тем, с кем приходилось воевать или вместе или же хоть поблизости.