Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Впрочем, на пути от Смоленска до Немана горели не только населенные пункты. В середине ноября великий князь Константин Павлович, следуя к западной границе, проезжал через город Оршу, где остановился в то время 1-й егерский полк, командир которого полковник М. И. Карпенков исполнял должность коменданта. Во время беседы, происходившей за чашкой чая, брат царя спросил у своего собеседника: «Что это, видел я, у тебя за городом, в левой стороне, над Днепром в долине так жарко?» И когда полковник донес, что там горят мертвые тела французов, числом 1 700 с присоединением 300 лошадиных падалин, укладенных в несколько слоев на дровяные костры по затруднению убрать их иначе без ожидания вредных последствий весною, то великий князь, обрадованный таким известием, взяв руку полковника, сказал: «Славно-славно! Знаешь ли, полковник, ты эту мысль выхватил из моей души. Я донесу государю и скажу светлейшему, и ты узнаешь скоро, что везде начнутся подобные твоему всесожжения»{92}.

Перед самым началом кампании император Наполеон предостерегал русского посланника в Париже князя А. Б. Куракина: «Легко начать войну, но трудно определить, когда и чем она кончится». Великий завоеватель был, безусловно, прав, хотя сам он, как оказалось, не более всех остальных предвидел, чем обернется для него «русский поход»… «От Березины можно было считать французскую армию (la Grand Armee) как бы не существующею, — рассказывал участник похода. — <…> Нам оставалось только, так сказать, конвоировать их, чтоб они не сбились с дороги. Зато уже и нам никак нельзя было сбиться; их трупы и умирающие образовали такую мрачную аллею, освещенную по ночам пожаром окрестных деревень, что жалость было смотреть и слышать вопли и проклятия, которые отчаяние заставляло извергать этих несчастных; <…> они умоляли солдат наших приколоть их, чтобы прекратить мучения».

В начале декабря гвардейские полки, как и перед войной, вновь занимали квартиры в Вильно. По этому поводу П. С. Пущин сделал в дневнике запись: «Хорошая чистая постель была к моим услугам, мне не верилось моему счастью. Хорошая постель, хорошая комната и конец походу — это слишком много сразу». Ф. Н. Глинка в одном из «Писем русского офицера» сообщал своему адресату: «…Пишу к тебе из Вильны. Так мыкается твой друг по свету! Такими исполинскими шагами шло войско наше к победам и славе!.. Но сколько неслыханных, невообразимых трудов перенесло войско! Сколько вытерпел друг твой!»{93} Офицер лейб-гвардии Измайловского полка Л. А. Симанский отправил из Вильно письмо матери: «Я вам опишу теперь наше препровождение здесь времени. По прибытии сюда 10-го числа Государя Императора, на другой день был он у развода гвардейских егерей. При появлении его троекратное "ура!" раздавалось по всей площади. Всемилостивейший монарх изъявлял им свою признательность, благодарил за службу, потом, подойдя к офицерам, милостиво их также благодарил, особенно нашему полку, а потом каждому из нас особенно приветствовал. <…> Разводы были по очереди полков, когда же был от нашего полка, к которому, кстати, приехал и полковой наш командир г[енерал]-майор Храповицкий, [и] вышел на костылях явиться также к Императору. Прочие полки встречали его, прокричав всегда три раза "ура!". При появлении же Государя к нашему полку он как бы хотел показать пред всеми ему свою признательность, поздороваясь сперва с людьми, поблагодаря их за службу и храбрость, на что они отвечали ему радостным "ура!". Потом Государь, поблагодарив, сказал весьма громко сими словами: "Ваш полк покрыл себя бессмертною славою". Полковой наш командир, идя подле него, закричал: "Ура!" Солдаты, сами подхватив оное, провожали оным его, пока Государь прошел по всему полку, с Храповицким поцеловался и дружески разговаривал». Все, о чем сообщалось в письме, было так значительно, так дорого сердцу автора, что он спешил поделиться переполнявшими его чувствами с «любезнейшей матушкой». Очевидно, он с гордостью представлял себе, как эти строки будут прочитаны всем родственникам, друзьям и знакомым. Герои той эпохи свято верили в то, что их предназначение — оставить «нравственный пример» потомству, а разве могло быть в их понятиях что-нибудь более поучительное, чем подвиги, заслужившие похвалу государя?

12 декабря, спустя ровно полгода после «открытия военных действий», в Вильно вновь состоялся бал, который устроил фельдмаршал М. И. Кутузов по случаю дня рождения императора. В числе приглашенных были все офицеры гвардии, для которых конец похода был ознаменован подлинным военным торжеством. В этот день П. С. Пущин записал в дневнике: «Вечером город был великолепно иллюминирован. Были употреблены те же самые украшения, которые употреблялись во время празднеств, устраиваемых Наполеону, с некоторыми необходимыми изменениями, так заменена буквой "А" буква "Н", заменен русским двуглавым орлом — одноглавый французский. По-видимому, радость и ликование были всеобщие. Фельдмаршал дал бал, закончившийся в 4 часа утра. Два неприятельских знамени, очень кстати полученные от генерала Платова из авангарда перед самым балом как трофеи, были повергнуты к стопам государя, когда он входил в зал, и тут же его величество возложил на князя Кутузова орден Святого Георгия 1-й степени»{94}.

Глава одиннадцатая

«В ДЫМНОМ ПОЛЕ, НА БИВАКЕ…»

Да, пожалуйте к нам на бивак, пожалуйте сюда! Я приглашаю вас не для того, чтобы вы разделили наши трудности: наоборот, я был бы рад уберечь вас от этого…

В Толковом словаре русского языка В. И. Даля слово «бивак» разъясняется следующим образом: «…расположение войск или сборища людей, временно, под открытым небом, не под кровлей»{1}. Подобное времяпровождение на свежем воздухе неразрывно сопутствовало военному времени. Навыки бивачной жизни войска, естественно, приобретали в мирное время. Так, в апреле гвардейцы покидали свои столичные казармы и до сентября отправлялись в пригороды Петербурга: Петергоф, Стрельну, Царское Село, Павловск. Армейские полки также «стояли лагерем» (в обиходе русские офицеры не различали понятия «лагерь» и «бивак»), совершенствуя навыки воинского мастерства в ходе учений, смотров и маневров. Конечно, даже в военное время для многих офицеров предпочтительнее было располагаться на квартирах, а не «в чистом поле, на биваке, средь кочующих огней». Те, кто располагал материальным достатком, подобно графу Михаилу Семеновичу Воронцову, мечтали «увидеть войну в тех местах, где климат, место, люди и все уменьшает неприятности оной, в тех местах, где случится в воскресенье быть в сражении, в понедельник на бале, а во вторник в театре слушать La Cantatrice Villane или Il Matrimonio Segretto»{2}. Граф Воронцов и за границей чувствовал себя как дома, в то время как для большинства русских офицеров, страдавших от безденежья, «разобщенность» по квартирам за пределами Отечества являлась настоящим бедствием. Например, И. Т. Родожицкий, встречая новый, 1814 год в Германии, не мог сдержать печали: «Новый год! Новый год! — и только. Бывало, в любезном Отечестве, в матушке России, последний вечер старого года проводили мы в веселом кругу родных или друзей, или у добрых начальников, и встречали Новый год с громкими поздравлениями, при звуках музыки, при нежном чоканье бокалов; а здесь, в стране чужеземной, все тихо и уныло… и даже, как назло, у меня нет ни гроша в кармане»{3}.

Об одном из «добрых начальников», согревавших души своих подчиненных у бивачного костра в период Дунайской кампании, с теплотой вспоминал M. М. Петров: «Между военных действий славного Кульнева были иногда часы, когда мы, адъютанты его, мечась с приказаниями по линиям атак и маневров наших от пехоты к гусарам и от казаков к драгунам, соединялись у нашего почтенного, незабвенного начальника-героя, любезного всем Якова Петровича, то поесть кашицы и шашлыков или попить с ним чайку, сидя у огонька вкруговую. Тут Денис Васильевич Давыдов острыми своими высказами изливал приятное наслаждение утомленным душам нашим. Он пил, как следует калиберному гусару, но не "темную", а для шутки любил выставлять себя "горьким". Выпив поутру первую чашу, он, бывало, крехнет и поведет рукою по груди к животу качая головой медленно в наклон к груди; и как однажды Кульнев, давний друг его, спросил Давыдова: "Что, Денис, пошло по животу?" — он отвечал: "По какому уж тут животу идти, а по уголькам былого когда-то живота зашуршело порядочно"»{4}. Перед самой войной 1812 года генерал А. П. Ермолов провел своего рода репетицию бивачной жизни, собрав в Вильно к своему столу «не только всех офицеров из штаба, но даже из близ квартировавших деревень». По воспоминаниям И. С. Жиркевича, поводом для гостеприимства явилось следующее событие: «Здесь у Ермолова ожеребилась его верховая кобыла, он приказал хорошенько отпоить жеребенка, а потом зарезать и зажарить; приглашая офицеров на это жаркое, он говорил, что хочет заблаговременно приучить их ко всякой случайной пище, так как, Бог знает, что придется еще есть»{5}.