Тропа длиною в жизнь - Олег Микулов

Лежа на спине, стиснутый с двух сторон своими охранниками, он вглядывался в клочок неба, проглядывающий между вершинами елей, – черный, затянутый тучами, – и чувствовал странное безразличие и к тому, что случилось, и к своей грядущей судьбе. Он потерпел поражение. Во всем. Выл обманут с самого начала, попытался схватиться с Теми, кому служит Дад, и потерпел поражение. Иначе и быть не могло…

«…Истинные Властители, истинные Хозяева Мира. Других нет… Все остальное – пустая болтовня ваших колдунов, годная лишь на то, чтобы вас, ничтожных людишек дурачить…»

Теперь они оба обречены – и он, и Мада. И сын обречен… служить Тем. Что ж, если Те всесильны, может, оно и лучше… Дангор станет сильнее своего деда… Интересно, какое имя дадут ему Властители?..

То ли сон наплывал, то ли давние воспоминания. Армер подкидывает в огонь охапку хвороста; искры, как мошкара, взмывают вверх. К звездам. К Первобратьям, одолевшим Того, кто пришел из Изначальной Тьмы. Ата плечом касается его плеча, и сердце замирает в истоме…

…Тот, что справа, пробормотал что-то во сне, переворачиваясь на другой бок. Аймик слышит, как затрещал костер, и, скосив глаза, видит, что часовой подкармливает пламя и летят искры в сырую промозглую ночь. Туда, где в разрыве туч открылась двойная звезда. Та самая?..

«…А ведь я бы мог остаться, – так говорил Армер. Остаться, и не знать того, что я знаю теперь». Но почему-то грустное сожаление было легким, мимолетным. Мысли вернулись к настоящему. Не к Даду, не к его Хозяевам. К тем, в чьих руках он очутился.

…Нет, они не мертвецы и не духи. Люди. По всему видно: живые люди… Или Мир Мертвых в точности таков же, как и Мир Живых? Но тогда не все ли равно? Ему предстоит умереть злой смертью? Да, но не сейчас… неизвестно когда. И до срока ему предстоит жить с этими людьми. Эти люди… Дад говорил: «Друзья мои о тебе позаботятся!» Дад напоследок стращал: «Не знаю, будет ли тебе по вкусу твоя оставшаяся жизнь?» А действительно ли те, в чьих руках он очутился, – его друзья? Аймик вспомнил, как стояли они, опираясь на копья, поодаль, сбившись в кучу. Как угрюмо слушали напутствия Дада (Аймик не знал, о чем шла речь: язык незнаком)… Нет! Они боялись Дада, они увели Аймика с собой по его приказу. Но друзьями его они не являются; уж это точно. И, пожалуй, беспрекословными исполнителями его воли – тоже. Во всяком случае, обходятся со своим пленником совсем не так, как с врагом…

Аймик чувствовал, как на смену тупому безразличию приходит не отчаяние – усталость. И еще – невесть откуда возникшая надежда. Слабая тень надежды…

Так прошел первый день его плена. Потом были другие дни, неразличимые, затянутые пологом унылого осеннего дождя. И была пещера, в которой он коротал зиму вместе с другими. Сколько их было? Кто они? Аймик не помнил. Мужские, женские лица – все расплывалось в однообразном, подрагивающем мареве; голоса, смех, слезы – все сливалось в надоедливый гул. Лучик надежды, согревший его в первую ночь плена, погас и не возвращался. Первая зима прошла в тупом, безнадежном отчаянии.

Его не обижали и куском не обделяли. Правда, заговорить с ним никто даже не пытался, и делать ничего не позволяли, даже хвороста принести, а не то чтобы пластину сколоть или простой берестяной короб смастерить. Об охоте и говорить нечего. Правда, тогда казалось: оно и к лучшему. День за днем проводил Аймик в своем углу; если не спал и не ел, то сидел обхватив колени, уставившись в одну точку. Мыслей не было. Он чувствовал себя воистину мертвым.

Выходить наружу, прогуливаться не возбранялось – под присмотром двух-трех мужчин. Но если бы даже никого не было, Аймик все равно не сделал бы и попытки к бегству. (Куда? И зачем?) Зажмурившись от непривычного света, ковылял по скрипящему снегу, цепляясь за кусты, спускался в ложбинку, справлял нужду под бдительным присмотром стражи и, не задерживаясь, возвращался в свой теплый, привычно вонючий угол.

Аймик не заметил даже прихода весны. И лишь когда зазеленела трава, и прогрелась земля, и днем стал досаждать кусачий гнус, а ночью – комары, он почувствовал, что понемногу начинает оживать. Да и то потому, очевидно, что его выгнали из привычного угла. И заставили куда-то идти.

День за днем шел Аймик в сопровождении трех вооруженных охотников и понемногу приходил в себя. В начале пути они почти не встречали людей и ночевали, как правило, вчетвером; реже – вместе с охотниками, чьи тропы случайно скрещивались с их тропой, а два раза на стойбищах: в гроте, образовавшемся в грязно-серой, мягкой, хотя и каменистой породе, и в лагере, состоящем из нескольких полукругом расположенных жилищ, очень похожих на те, что строили дети Волка и степняки. Аймиковы сторожа, почти не разговаривавшие в пути, отводили душу на этих стойбищах, во время общих трапез. Должно быть, здесь у них было много друзей и знакомых. Аймика с этих трапез не гнали, но и гостевого места не предлагали. Сунет кто-нибудь кусок жареной оленины, другой передаст миску с водой, а то и с хмелюгой, – и все. Впрочем, если дать понять, что еще хочешь, – не откажут. Аймик старался пристроиться за спинами, в тени, – и невольно всматривался и вслушивался в происходящее. Тогда-то и заметил он впервые, что язык-то… не совсем незнакомый. Отдельные слова, даже связки слов, кажутся знакомыми, хотя и искаженными. Помнится, когда это понял – стал вслушиваться, пытаясь от нечего делать то ли понять, то ли угадать, о чем так оживленно говорят эти люди, собравшиеся вокруг общего костра. Впрочем, тогда это быстро надоело. Зевнул, и свернулся лисенком за спинами пирующих, и сладко заснул.

Сны в первый год плена стали единственной его отрадой. В них он неизменно возвращался в стойбище детей Волка, к Армеру и Ате. И к песнопениям о Первобратьях. Только слушал уже их не Нагу-подросток, а Аймик, побывавший в Дадовой расселине, у жертвенного камня.

И к восторженному трепету мальчика Нагу примешивалась горечь. Ибо он, Аймик, теперь узнал: Все – ложь!

«….пустая болтовня ваших колдунов, годная лишь на то, чтобы вас, ничтожных людишек дурачить».

И все же Аймик радовался тому, что возвращается к Армеру и Ате: даже если все, что было, – обман, лучшего все равно нет и не будет. А странные сны не приходили вовсе.

Долгий путь, наступившее лето делали свое дело: Аймик понемногу оживал. Глаза его невольно отмечали перемены. Горы уже давно остались позади, всхолмия становились все более пологими, превращаясь в равнину. Не такую, как там, на юге, у степняков, и деревьев здесь было, пожалуй, побольше, чем на его северной родине. И люди стали встречаться чаще. Аймик заметил, что при встречах поведение собеседников изменилось: стало более церемонным, – и догадался, что для тех, кто его вел, начались чужие, хотя, вероятно, дружественные края. «Похоже, конец пути недалек», – подумал он. Так оно и оказалось. И тут его подстерегало самое настоящее потрясение.