Потемкин - Ольга Елисеева

Влюбленные не знали, что делать. В сентябре в дипломатических кругах говорили, будто Орлов собирается с Зиновьевой во Францию, в октябре — что он хочет жениться, несмотря на религиозные запреты, а в феврале 1777 года считали тайный брак состоявшимся. Наконец, Григорий Григорьевич решился увезти невесту. 5 июня, пока публика занималась приездом шведского короля, он отправился с Екатериной Николаевной далеко за город и обвенчался в церкви Вознесения Христа Копорского уезда Петербургской губернии, где у Орлова было имение. Там же он и отпраздновал свадьбу в кругу собственных крестьян, каждый из которых получил в подарок по рублю. «Ребята, веселитесь вовсю, — обратился к ним Орлов. — Вы все же не так счастливы, как я: у меня — княгиня»[714].

Через четыре дня Григорий появился при дворе. Скрывать свой брак он не собирался. 21 июня Корберон писал в дневнике: «Способ, которым Орлов объявил о своей женитьбе государыне, весьма странен и свойственен только ему. Он развязно вошел к ней, пустив перед собой маленькую хорошую собачку. „Чья это собака?“ — спросила государыня. „Моей жены“, — ответил князь просто»[715].

Через десять дней после венчания ко двору вернулась и Екатерина Николаевна, теперь уже графиня Орлова. Императрица приняла ее благосклонно. Однако ропот, поднявшийся в столичном обществе против «незаконного» брака, был столь силен, что за «молодых» был вынужден заступаться даже Густав III. Санкт-Петербургская консистория начала судебное разбирательство. Если бы дело получило законный ход, то супругам грозил монастырь. Зиновьева под полицейским караулом была препровождена из Мраморного дворца Орлова на набережной Мойки к себе домой.

Государственный совет постановил осудить Григория Григорьевича и сослать его в отдаленный монастырь. Против такого решения гласно выступил только К. Г. Разумовский. «Для решения этого дела, — заявил он, — недостаточно только выписки из постановления о кулачных боях. Там, между прочим, сказано: лежачего не бить. А как подсудимый не имеет более прежней силы и власти, то стыдно нам нападать на него»[716].

Потемкин открыто высказываться в пользу Орлова не стал. Его отношения с властными братьями были слишком напряжены. Но в личной записке Екатерине заступился за друга прежних лет. Из сохранившегося ответного письма императрицы известно, что князь просил сделать Екатерину Николаевну статс-дамой и тем самым признать брак и оградить молодых от грозившего им приговора. Какое-то время Екатерина колебалась. Ее ответная записка отражает эту нерешительность: «Я люблю иметь разум и весь свет на своей стороне и своих друзей, и не люблю оказывать милости, из-за которых вытягиваются лица у многих. Это увеличит число завистников князя и заставит шуметь его врагов. Если эта девица, которую я люблю и высоко ценю, выйдет завтра замуж, я дам ей свой портрет и сделаю ее послезавтра статс-дамой, и никто слова не скажет, но я совсем не люблю усиленные переходы»[717].

Судя по этой записке, в какой-то момент императрица даже не знала, стоит ли признавать брак Орлова, и выдвигала предположение о возможном выходе Зиновьевой замуж за кого-то другого. Это, по ее мнению, заставило бы замолчать злые языки. Ситуация была серьезная, на Григория Григорьевича ополчились все его прежние враги. Синод тоже был в возмущении. Екатерина писала архиепископу Гавриилу о «знаменитых заслугах князя» и просила прекратить дело, которое тем не менее тянулось до февраля 1780 года[718]. Императрица не стала утверждать решение Совета об осуждении молодоженов, заявив, что ее рука отказывается подписать подобную бумагу.

Княгиня Орлова получила шифр статс-дамы, числившийся за ней с 28 июня. Брак был признан законным, но молодые на некоторое время удалились от двора, чтоб разговоры утихли. Сначала они отправились в подмосковные имения Орлова, но московское общество встретило их в штыки. Вслед карете толпа швыряла камни и комья грязи. А ведь шесть лет назад, в дни чумного бунта 1771 года, Григорий Григорьевич не побоялся приехать в зараженный город. Он привез с собой из Петербурга врачей, привлек крепостных к уходу за больными и колодников к расчистке города от трупов, пообещав вольную и прощение всем, кто примет участие в этой страшной работе. Слово Орлов сдержал. Он сам посещал чумные бараки и появлялся в людных местах, ободряя горожан[719]. Бунт и чума были побеждены, и Орлов купался в благодарности москвичей. Поэт А. Н. Майков написал в его честь восторженную оду:

Не тем ты есть велик, что ты вельможа первый —Достойно сим почтен от росской ты МинервыЗа множество твоих к отечеству заслуг, —Но тем, что обществу всегда ты первый друг…Когда ж потщишься ты Москву от бед избавить,Ей должно образ твой среди себя поставитьИ вырезать сии на камени слова:«Орловым от беды избавлена Москва»[720].

Людская память недолговечна. «Первому другу общества» памятника в Москве не поставили, зато карету камнями закидали. Резко не одобряли брак даже родные братья Григория. Однако, несмотря на всеобщее осуждение, супруги были счастливы вдвоем, вскоре они уехали на воды в Швейцарию. Екатерина Николаевна писала избраннику нежные стихи:

Желанья наши совершились,И все напасти уж прошли,С тобой навек соединилась,Счастливы дни теперь пришли.Любимый мной,И я тобой!Чего еще душа желает?Чтоб ты всегда мне верен был,Чтоб ты жену не разлюбил.Мне всякий крайС тобою рай![721]

Опасения княгини были напрасны. 43-летний Орлов боготворил 19-летнюю супругу. К сожалению, счастливым их брак не стал. Екатерина Николаевна одного за другим рождала мертвых детей, долго и безуспешно лечилась за границей, заболела чахоткой и сошла в могилу в Лозанне в 1781 году. От потрясения Григорий Григорьевич потерял разум, его привезли в Россию, но он пережил горячо любимую жену всего на полтора года и скончался в 1783 году.

В 1777 году никто не ожидал такой трагичной развязки. Более того, Орловы вовсе не собирались уходить в тень с политической арены. Может быть, поэтому Потемкин и не стал афишировать свое негласное заступничество за «беспутного» Гри Гри. На придворной сцене они оставались врагами. К весне следующего 1778 года уже все было готово для нового акта «битвы гигантов».

Она продолжалась почти весь год, и об ее этапах мы знаем из донесений нового британского чрезвычайного посланника Джеймса Гарриса, лорда Мальмсбери. Он прибыл в Петербург 4 октября 1777 года. Прежде Гаррис служил посланником в Берлине, при дворе Фридриха Великого, союзника России[722]. В Лондоне считали, что после такой школы Мальмсбери должен отлично разбираться в русских делах. Однако его приезд в Петербург не оправдал этих надежд.