Оборотная сторона полуночи - Сидни Шелдон

Теперь Кэтрин знала, что делать. Она спустилась к воде и прыгнула в одну из лодок. С трудом сохраняя равновесие, она развязала веревку, и, неожиданно обретя свободу, лодка резко оторвалась от причала. Кэтрин не устояла на ногах и упала. Она заставила себя сесть и подобрать весла, стараясь вспомнить, как ими пользовался Ларри. Нет, не Ларри. Наверное, это Билл катал ее на лодке. Да, конечно. Так оно и было. Они плыли к его родителям. Кэтрин пыталась справиться с веслами, но гигантские волны бросали лодку вправо и влево, кружили ее и собирались расправиться с ней. Они выбили у Кэтрин весла из рук, и те упали в воду. Лодку понесло на середину озера. От холода у Кэтрин стали стучать зубы. Она замерзла и вся дрожала. Вдруг она почувствовала под ногами какой-то плеск и заметила, что лодка наполняется водой. Кэтрин расплакалась. Ведь у нее намокнет подвенечное платье. Билл Фрэзер специально купил ей его и теперь будет недоволен.

Она надела свадебный наряд, потому что они с Биллом ходили в церковь, и там священник, похожий на отца Билла, спросил их: «Возражает ли кто-нибудь из вас против этого брака? Если да, то скажите об этом сейчас. Иначе...» И тут послышался женский голос: «Сейчас, пока она спит...» А потом погас свет, и Кэтрин опять очутилась в пещере, и Ларри не давал ей встать, а женщина лила на нее воду, чтобы она захлебнулась и утонула в ней. Кэтрин принялась искать глазами желтый огонек, горевший в доме Билла, но огонек исчез. Билл раздумал жениться на ней, и теперь у нее никого не осталось.

Лодка уже очень далеко отплыла от берега. Его вообще не было видно за пеленой хлеставшего вовсю дождя. В эту бурную ночь Кэтрин оказалась совсем одна на середине озера, и в ушах у нее свистел леденящий душу ветер meltemi. Огромные волны предательски раскачивали лодку, но Кэтрин уже ничего не боялась. По телу у нее медленно разливалось приятное тепло, и дождь мягким бархатом прикасался к ее нежной коже. Как ребенок, Кэтрин скрестила руки на груди и начала читать молитву, которую выучила еще маленькой девочкой.

– Теперь я отправляюсь спать... Молю я Бога душу взять... Молю, коль я умру во сне... И позаботиться о ней.

Все ее существо наполнилось тихим счастьем. Наконец-то она убедилась, что отныне ей будет хорошо и спокойно. Она возвращается домой.

Гигантская волна вдруг накрыла лодку и перевернула ее. Она стала медленно погружаться в мрачное бездонное озеро.

Книга третья

23

Суд

Афины, 1947 год

Еще за пять часов до начала судебного процесса над Ноэль Паж и Ларри Дугласом по делу об убийстве, который должен был состояться в 33-м зале афинского суда Арсакион, публика до отказа заполнила все помещение. Здание суда, огромный серый дом, занимало целый квартал между улицами Университетской и Стада. Из более чем тридцати залов заседаний только три отводились для слушания уголовных дел – 21-й, 30-й и 33-й. 33-й выбрали для этого процесса только потому, что он был самым большим. Публика забила все коридоры вокруг 33-го зала, и одетые в серую униформу полицейские охраняли оба входа в него от напиравшей толпы. Продававшиеся в одном из коридоров бутерброды разошлись за пять минут. У единственного телефона-автомата выстроилась длинная очередь.

Начальник полиции Георгиос Скури лично руководил осуществлением мер безопасности. На каждом шагу попадались фоторепортеры, и Скури охотно позировал им. Пропуска в зал судебного заседания пользовались огромным спросом. На протяжении нескольких недель родственники и знакомые судей приставали к ним с просьбой обеспечить им места в зале. Завсегдатаи судов, которым удалось достать пропуска, требовали за них соответствующих услуг или уступали свои пропуска спекулянтам, которые продавали их по баснословной цене в пятьсот драхм.

Этот судебный процесс по своему внешнему оформлению ничем не отличался от всех прочих. Зал заседания номер 33, находившийся на втором этаже, представлял собой невзрачное помещение старого типа. Вот уже много лет он служил ареной жестокого противоборства юристов, которые провели здесь тысячи жарких схваток. В зале длиной девяносто и шириной примерно двенадцать метров стояли деревянные скамьи. На его передней стороне за полированной перегородкой красного дерева возвышался судейский стол. За ним стояли три кожаных кресла с высокой спинкой, предназначавшиеся судьям. Председателю суда отводилось центральное кресло. Над ним висело грязное четырехугольное зеркало, в котором отражалась часть зала.

Перед судейским столом было оборудовано место для дачи свидетельских показаний в виде трибуны с имеющим покатый верх высоким столиком для чтения документов и деревянным ящиком для газет. На столике выделялось прикрепленное к нему распятие из листовой меди с изображением Христа и двух его учеников. У дальней стены находилась скамья присяжных заседателей, которые уже заняли свои места. В левом углу помещалась скамья подсудимых, а перед ней – стол сторон.

Стены зала были покрыты штукатуркой, а пол выстлан линолеумом в отличие от потертого деревянного пола в залах первого этажа. С потолка свисали электрические лампочки в стеклянных плафонах. В глубине зала к потолку тянулся воздухопровод старомодного калорифера. Часть мест в зале отводилась для представителей прессы из таких агентств, как Рейтер, Юнайтед Пресс, Интернэшнл ньюс сервис, Синьхуа, Франс Пресс и ТАСС.

Обстоятельства преступления представлялись сенсационными сами по себе. Более того, присутствовавшие в зале лица пользовались такой известностью, что у публики просто глаза разбегались. Зал заседания напоминал помещение цирка с тремя аренами. В первом ряду можно было видеть Филиппа Сореля, звезду театра и кино, который, как поговаривали, ранее был любовником Ноэль Паж. По дороге в суд Сорель разбил фотоаппарат у одного из репортеров и наотрез отказался разговаривать с журналистами. Теперь с отрешенным видом он молча сидел в зале, и казалось, что вокруг него выросла невидимая стена. В следующем ряду расположился Арман Готье. Высокий замкнутый режиссер постоянно оглядывал зал, словно мысленно готовил мизансцены для своего будущего фильма. Недалеко от Готье устроился известный хирург и герой Сопротивления Исраэль Кац.

Через два места от него восседал специальный помощник президента США Уильям Фрэзер. Место рядом с ним пока пустовало, и по залу с быстротой молнии пронесся слух, что оно оставлено для Константина Демириса.

Куда бы ни взглянула публика, повсюду видела она знакомые лица: всемирно известного политика, певца, скульптора или писателя. Однако несмотря на то что в зале было полно знаменитостей, основное внимание приковала к себе центральная арена.

С краю на скамье подсудимых сидела Ноэль Паж, по-прежнему блиставшая красотой. Лишь ее медовая кожа слегка побледнела. Ноэль поражала и своим безукоризненным туалетом. Казалось, что она только что вышла от мадам Шанель. В ее облике было что-то королевское. Ноэль вносила некое благородство в напряженную драму, которую сейчас переживала. Это только раззадоривало публику и заставляло ее жаждать крови.

Вот как описывал настроение зала один из американских еженедельников: «Чувства толпы, присутствовавшей на судебном процессе над Ноэль Паж, оказались столь сильными по отношению к подсудимой, что превратились в почти физическую реальность. В них не проявлялось ни сочувствия, ни ненависти, все они свелись к ожиданию чего-то необычного. Женщина, которую государство судит за убийство, становилась сверхъестественным существом, стоящей на золотом пьедестале богиней, которая высоко поднялась над простыми смертными, и они пришли посмотреть, как этого идола низводят до их собственного уровня, а потом уничтожают. Вероятно, собравшиеся в зале чувствовали то же, что было на сердце у крестьян, наблюдавших, как в крытой двуколке везли на казнь Марию Антуанетту».

Однако представление в этом цирке правосудия не ограничивалось аттракционом Ноэль Паж. На другом конце скамьи подсудимых сидел Ларри Дуглас. В душе у него кипела злоба. Он похудел, и его красивое лицо побледнело. Но эти внешние изменения лишь подчеркивали его физическое совершенство, и многим женщинам в зале хотелось обнять его и как-то успокоить. С тех пор как Ларри арестовали, он получил от женщин из разных стран мира сотни писем, а также десятки подарков и предложений о браке.

Третьей звездой на арене цирка был Наполеон Чотас, человек, пользовавшийся в Греции не меньшей популярностью, чем Ноэль Паж. Все знали, что Наполеон Чотас является одним из величайших адвокатов мира по уголовным делам. Он защищал самых разных преступников, от глав государств, ставших казнокрадами, до убийц, пойманных полицией на месте преступления, и не проиграл ни одного крупного дела. Чотас был худ и выглядел истощенным. Он смотрел в зал на публику своими большими печальными глазами ищейки, выделявшимися на изможденном лице. Обращаясь к присяжным заседателям, Наполеон Чотас говорил медленно, и его речь казалась неуверенной. Создавалось впечатление, что ему стоит огромного труда изложить свою мысль. Иногда он впадал в столь сильное замешательство, что кто-нибудь из присяжных заседателей не выдерживал и подсказывал Чотасу слово, которое тот якобы никак не мог подобрать. Когда присяжные приходили ему на помощь, лицо его выражало такое облегчение и такую безграничную благодарность, что весь состав присяжных проникался к нему огромной симпатией. Вне зала заседания Чотас говорил легко, умно и свободно, безукоризненно владея ораторским искусством. Он хорошо знал семь языков и, если позволяло время, разъезжая по свету, читал лекции юристам.