Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Ты ждал до последней минуты, — сказала она.

— Да, это точно. Вот уже целый час, как я являюсь кандидатом на отсидку. Какой-нибудь офицер на призывном пункте смотрит на мою фамилию в списке, сверяясь с данными дорожной полиции о пострадавших в авариях за последние двое суток, и надеется, что ему не придется заводить дело на дезертира и заниматься всей этой писаниной. — Несмотря на всю неопределенность момента, мое решение по-прежнему казалось мне единственно верным.

Разговор зашел о Корпусе мира. Заявление, поданное Сонни, прошло все инстанции с неслыханной скоростью. В следующем месяце она должна была отправиться в Манилу. Ее прикомандировали к Центру планирования семьи, находившемуся в северной части страны. Сонни рассказывала об этом без заметного воодушевления. Это было конкретное место, обычная работа. В ее первоначальном представлении Корпус мира был окружен аурой романтики. Она рисовала себе непроходимые девственные леса и джунгли, встречи с культурами далекого, чуть ли не доисторического прошлого. Однако при упоминании об этом Центре в памяти оживали картины кишащих людьми и похожих на муравейники азиатских городов — Бомбея, Бангкока: отчаянная нищета, поголовная неграмотность, грязь, коррупция, поразившая все слои населения сверху донизу. Теперь в Сонни уже не было прежней уверенности, что, проделав путь в десять тысяч километров, она обретет вечную истину или что ее будут ждать необыкновенные приключения, которые, как ей казалось, она могла упустить, оставаясь со мной.

— Классная работенка, — сказал я.

— Надеюсь, что так. Грэм цитирует Горация: «Они меняют свои края, но не умы… те, что стремятся через моря». — Вяло пожав плечами, она меланхолично вздохнула.

На Сонни были белые колготки и дешевые белые туфли. Рукава черной джинсовой куртки, видимо, взятой у Грэма, доставали ей едва ли не до кончиков пальцев.

— Знаешь что? Ты, наверное, сейчас сильно удивишься, — сказал я, — Люси собирается поехать со мной.

— Вот как?

— Они с Хоби разошлись. Ты же ее знаешь. Компанейская девушка. Моральная поддержка. Ну и все такое.

— Вот именно, моральная поддержка, — с улыбкой произнесла Сонни. — Она так привяжется к тебе, что ей расхочется расставаться с тобой.

— Ерунда.

— Эй, кому, как не нам, женщинам, судить об этом.

Это доставляло Сонни удовольствие. Я знал. Такой флирт. Она делала вид, будто у меня уже наладилась своя, счастливая жизнь.

— Ведь я — перекати-поле, Сонни.

— А как же твои родители?

— Думаю, они к этому готовы, — ответил я стоически.

Однако Сонни прожила со мной слишком долго, чтобы не заметить изменения в моем голосе, пусть даже самого незначительного. Она смерила меня проницательным взглядом, и я в полной беспомощности опустил глаза. Сонни познала меня в гораздо большей степени, нежели я ее, что и продемонстрировала еще раз.

— Ты что-то задумал, бэби?

— Кое-что, — ответил я.

Меня окончательно сразило ее обращение. Она назвала меня «бэби». Я намеревался держаться отчужденно, настороже, чтобы ни в коем случае не проговориться. Например, Люси я сказал, что мы отправимся в путь из мотеля, на случай если за мной явятся люди из призывного пункта. Глупая выдумка, поскольку при любом раскладе меня могли объявить в розыск не раньше чем через несколько недель, когда военные поймут, что поиски зашли в тупик, и передадут мои данные в ФБР.

— Перекрестись, что никому не скажешь, — попытался пошутить я.

Сонни сделала шаг назад и испуганно посмотрела на меня.

— Меня должны похитить, — с глупой ухмылкой заявил я, несмотря на то что внутри меня при одной мысли о следующем шаге разверзалась пропасть.

— Похитить? — Она начала соображать. — Что это значит?

— Не спрашивай, — произнес я с мольбой в голосе. — Все равно ты не поверишь.

Сонни схватила меня за рукав:

— Хоби тоже замешан в этом?

— Забудь об этом. Все хорошо. Просто небольшой финт ушами, однако опасности никакой, ни для кого. Держи язык за зубами, ладно?

Сонни не отпускала мой рукав. Расстояние между нами опять сократилось так, что явственно ощущалось ее дыхание.

— Сет, не своди меня с ума, пожалуйста.

— Такие уж времена настали, — сказал я. — Вот если бы мы родились чуть раньше или позже. Не повезло нам. — Я ни единым словом не упрекнул ее, но мы оба прекрасно понимали друг друга, несмотря на все недомолвки.

— О Господи… — тихо произнесла она. Ее голос звучал очень жалобно. — Ну почему у меня кошки скребут на сердце? Неужели я и в самом деле поступила подло по отношению к тебе?

— Конец мог бы быть и лучше. Однако все получилось, как в тех рассказах, которые я сочиняю. Так уж сложилось.

— Мне нравятся твои рассказы, — сказала Сонни, прижавшись ко мне.

И все опять началось заново, подобно эху, затерявшемуся в тумане: «Я хочу быть с тобой, я не могу без тебя…» У меня не было никакого понятия, что держало ее внутри самой себя, словно на поводке. Я знал лишь то, что она натянула этот поводок и, значит, вся надежда потеряна.

— По-настоящему плохо тебе будет лет через двадцать пять, когда будешь вспоминать об этом.

— Мне плохо уже сейчас. Так плохо, что дальше некуда. — Сонни глубоко вздохнула. — Позвони мне, как только будешь в безопасности. Обещаешь?

— Разумеется.

— Я желаю хотя бы знать, где ты.

— На случай если вдруг передумаешь?

На ее лице появилась слабая улыбка.

— Еще не слишком поздно, — добавил я.

— Я знаю.

Это было единственное, чего мне удалось добиться.

— Я буду ждать.

После этих слов я повернулся и зашагал прочь. Во мне теплилась надежда, что сейчас, как в кино, я услышу стук ее каблучков и она догонит меня. Однако она не побежала за мной. Пока еще нет. Я повернулся, чтобы проверить и помахать рукой на прощание. Сонни стояла у мусорных баков на пятачке, куда падал луч солнца, и смотрела мне вслед.

Ровно в десять утра мы позвонили в офис отца. В его голосе звучал неподдельный ужас. Только сейчас я понял, что он всегда гнездился сразу же под тонким покровом внешнего спокойствия и хладнокровия.

— О Боже, Сет!

— Папа, со мной все в порядке. Честное слово. Я в безопасности.

— Где ты?

— Я не могу сказать. Они рядом со мной. Пришлось немного поволноваться.

— Все. Этого пока хватит, — сказала Джун достаточно громко, чтобы отец услышал.

Номер в мотеле поражал своей убогостью. Единственным его достоинством была чистота. Мотель явно дышал на ладан. Он размещался в здании, которое скорее всего было построено во время войны и первоначально являлось казармой. Стены до половины отделаны пластиковыми панелями цвета сандалового дерева, за которыми, очевидно, скрывались выемки. Тяжелые зеленые шторы Джун задвинула сразу же, как мы вошли в комнату.

— Они поняли, что взяли не того, кто им нужен, — сказал я отцу. — Во всяком случае, теперь это им ясно. Мне удалось уговорить их отвести меня в библиотеку. Сегодня утром. И я показал им Бернгарда Вейсмана в справочнике «Кто есть кто». И твою биографию в «Американских экономистах». Ну и потом потребовалось некоторое время, чтобы доказать документально, что я — твой сын, а не того Вейсмана.

— И они отпустили тебя?

— Не совсем.

— О'кей, — вмешалась Джун. — Он жив. Он дышит. С ним ничего не случилось. Пока, — сказала она в трубку, выхватив ее у меня.

Голос Джун звучал неестественно хрипло, и я чуть было не рассмеялся. После рассказов о театральной студии, в которой она занималась, я ожидал вдохновенного исполнения, чего-то уникального, метода Станиславского, например. Вместо этого она просто позаимствовала манеру радиопостановок, от которых уже набило оскомину, таких, как «Тень» или «Джонни Доллар», которые звучали в эфире, когда я был еще маленьким мальчиком. Однако эффект она просчитала правильно. В конце концов, это реальная жизнь, в которой переборщить не означает сделать что-то подозрительно неестественное. Ведь преступники и отличаются от прочих людей тем, что нередко выходят за рамки нормальной сдержанности.

Отец перепугался не на шутку.

— Кто это?! — вскричал он.

Я хорошо слышал его голос, потому что приставил ухо к трубке с другой стороны.

— «Революция Тьмы». Голос правды. Ясно? Когда я позвоню вам в следующий раз, я скажу, что́ вы должны сделать, чтобы мы отпустили вашего сына. Прежде всего выслушать правила. И повиноваться им. Правило номер один: продолжительность телефонных звонков не более одной минуты. Ни в коем случае. И ваша минута уже истекла. До свидания.

После того как она положила трубку, отец, должно быть, еще сидел некоторое время и пытался восстановить нормальный ход мыслей. Возможно, он уставился на отражение своего грубого бледного лица в стекле какого-нибудь диплома или благодарственного адреса. И как всегда, он наверняка разговаривал с собой. Мир, думал он, перестал быть местом, где царствовал разум. Люди бродили, как звери, охваченные непредсказуемыми эмоциями, давая выход безобразным фантазиям. Спал ли он, бодрствовал ли, но теперь дневной свет был единственной мембраной, которая отделяла его от бурных снов. Однако какая-то часть его, должно быть, оставалась безмятежно спокойной и ясной. Ведь отец столько лет готовился к этому. Он всегда знал, что ему придется пережить это снова.