День разгорается - Исаак Гольдберг

Перебирая в памяти местных солидных обывателей, у которых дети учились в Москве и Петербурге, Пал Палыч с некоторым злорадством подсчитывал, что вот, наверное, и сынок Вайнберга тоже в Москве закрутился, и дочка того, и племянник этого, — первенцы и единственные дочери десятков врачей, банковских служащих, коммерсантов, домовладельцев — все они подхвачены этим шквалом, который все называют революцией, и который на самом деле просто на просто бунт, стихийные беспорядки в отсталой стране среди невежественного и темного народа...

...О появлении генерала Сидорова с востока Пал Палыч узнал одним из первых. В первый момент Пал Палыч не сообразил, какими последствиями грозит это наступление на революционеров с двух сторон. Но не долго находился редактор в заблуждении на счет того, чем это пахнет: два генерала, надвигающихся на город и соревнующихся между собою — кто скорее и жесточе разгромит бунтовщиков!

Представив себе, что может получиться, когда оба генерала со своими воинскими силами начнут расправляться с рабочими, Пал Палыч забыл о своем недовольстве тактикой и позицией всех этих социалистов и революционеров и самым искренним образом взволновался.

Он высказал свое волнение первому же своему собеседнику — лохматому секретарю.

— Поймите, что же это такое?! Ведь все эти рабочие дружины, боевые десятки и тому подобное — ерунда по сравнению с прекрасно вооруженными и дисциплинированными солдатами! Ведь рабочих перебьют, как куропаток!.. Надо что-то предпринять!.. Надо пойти, растолковать!.. Неужели эти эсдеки такие фанатики, что не послушаются голоса благоразумия?!

— Угу... — неопределенно промычал секретарь.

— Что? Вы сомневаетесь? Вы думаете, что они не станут слушать?!

Секретарь как-то странно, сбоку поглядел на Пал Палыча. У секретаря насмешливо сверкнули глаза.

— Думаю, действительно, что они не станут слушать....

— Почему? Но почему же?

— Потому что, сдается мне, они и сами не без головы!..

Пал Палыч неприязненно взглянул на своего долголетнего сотрудника: этот человек иногда поражает своими странностями! Что он, сочувствует вооруженному восстанию?!

— Удивляюсь я вам, — продолжал секретарь, не переставая усмехаться. — Очень удивляюсь, Пал Палыч... Ведь ясно, как божий день, что социал-демократы и всякие другие социалисты стоят на какой-то прочной платформе... пусть даже, с нашей точки зрения, неправильной. Но они взрослые люди и никаких советов со стороны они, конечно, не будут и не должны слушать... Я, по крайней мере, на их месте так же поступал бы...

— Что значит — со стороны?! — возмутился Пал Палыч. — Надеюсь, вы не забыли, что и я революционер... только более позитивный... Мне интересы народа, революции дороги не меньше всяких там эсдеков, эсеров! Почему они считают себя непогрешимыми!?

— Потому же, — невозмутимо отпарировал секретарь, — по тому самому, что и вы... Вы...

— Ах! — махнул безнадежно и огорченно рукой Пал Палыч. — С вами невозможно говорить!

Секретарь опустил голову, насмешливые глаза его зажглись лукавством.

Перескакивая на другое, Пал Палыч со вздохом сказал:

— Вот если бы у вас были дети... Взрослые дети... Тогда бы вы поняли, кто прав, а кто заблуждается... Посмотрите, куда они потянули за собой нашу молодежь!.. Ведь на гибель, на верную гибель!.. Это ужасно!..

Секретарь поднял голову, собрался что-то сказать, но промолчал.

У Пал Палыча было растерянное, злое лицо.

Гайдук не был трусом. Он знал, что служба его полна опасности и риска. Особенно в такое тревожное и тяжелое время. Знал он также, что если его узнают теперь, когда он бродил по городу переодетый в штатское, кто-нибудь из революционеров, то может выйти очень большая неприятность. Поэтому жене своей он неоднократно заявлял:

— Тебе бы почаще господу богу надо бы молиться за меня! Для отвращения опасности!.. Понять должна: в невероятном риске нахожусь!..

На улицах Гайдук порою сжимался, съеживался и испуганно оглядывался: внезапно ему казалось, что вот прохожий поглядел на него узнавшими глазами и собирается что-то крикнуть. Но страхи бывали напрасны. И от напрасных этих страхов мутило душу и во рту почему-то был неприятный привкус.

После встречи с Максимовым, когда ротмистр был необычно весел и бодр, Гайдук тоже приободрился и стал смелее и уверенней. Смело и уверенно вышел он из дому, где виделся с начальством, оглянулся по издавней привычке по сторонам и пошел, поскрипывая галошами по обледенелому тротуару.

Прохожих было мало. Гайдук шел и мечтал о дне, когда он, наконец, примется за обычную свою службу и когда опять почувствует, что все вокруг прочно и незыблемо: и чины, и награды, и сам господин ротмистр Максимов и императорская, самодержавная Россия.

Через дорогу, наперерез вахмистру шла кучка рабочих. Они разговаривали между собой с жаром и громко. Один из них взглянул на Гайдука, что-то как будто вспомнил, пригляделся и толкнул плечом своего соседа. Гайдук быстро заметил этот взгляд и это движение. Гайдук облился горячим липким потом. Рабочие подошли к нему вплотную. Его дорога была преграждена.

Взглянувший на Гайдука рабочий раздумчиво сказал:

— Вроде как знакомая личность... Слышь-те, ребята, вот памятна мне эта личность, а что бы это было? А?

— Ты что? — равнодушно спросили его спутники.

— Очень знакомая... — продолжал рабочий. — Слышь-те, наискосок вроде такой живет, на моей улице. Жандарм...

— Да что ты? — надвинулись на товарища и на Гайдука заинтересованные рабочие. — Этот самый?

Гайдук метнулся в сторону, но сдержался.

— Напрасный поклеп! — крикнул он возмущенно. — Вполне напрасный!.. Я человек рабочий... Надо доказать, что жандарм!..

— Можешь доказать? — обратились товарищи к рабочему.

— Личность знакомая... — приглядываясь к вахмистру, неуверенно повторил рабочий. — А кто его знает, может и не он. Слышь-те, ребята...

Неуверенность рабочего взбодрила Гайдука. Притворяясь возмущенным, он в упор взглянул на него:

— Этак самого честного человека обидеть можно! Что ж это такое?!

Рабочие оглядели вахмистра. Они очевидно уверились в его невинности. Опознавший Гайдука смущенно моргал. Гайдук сунул руки в карманы полушубка и смело пошел своей дорогой. Его никто не задерживал. Сердце его выколачивало тревожную, трусливую радость. Рабочие оставались за его спиной и он прислушивался, не раздастся ли топот погони. Но все было тихо. И тогда у Гайдука вместе с радостью вспыхнула злоба, загорелась ярость против этих людей, против этого рабочего, который заставил его пережить острый, мутный страх.

Вахмистр завернул за угол. Ага! Просчитались! Ну, ладно. Хорошо жить, когда дураки не перевелись на свете!..

За углом послышался топот. Гайдук обмер. Гайдук метнулся как затравленный волк и побежал. Сердце его колотилось. И мутный страх снова охватил все тело.

Когда Гайдук добежал до чьих-то проходных ворот и скрылся в закоулках большого, беспорядочно застроенного двора, и убедился, наконец, что всякая опасность миновала, крупные капли пота потекли по его щекам и застревали в усах.

«О, господи, — прошептал вахмистр, обессиленно прислоняясь плечом к поленнице дров. — Господи! жизнь-то какая собачья!..»

Павел хмуро молчал. Рядом с ним шел Емельянов, встряхивал кудрями, выбившимися из-под шапки, и убежденно объяснял, что только что состоявшееся решение комитета и штаба о роспуске боевых дружин вполне правильно и разумно.

— Конечно, обидно и досадно! Но если бы только с одной стороны, если б не этот сволочной Сидоров, так и продержаться можно было бы. А вообще на рожон лезть не следует!..

— Благоразумие! Осторожность! — фыркнул Павел и зло сунул поглубже в карман озябшие руки. — Безобразие!..

— Напрасно горячишься, — укорил Емельянов. — Старик что говорит? Он говорит, что надо беречь силы и ждать подходящего случая.

Павел нервно рассмеялся:

— На счет того, чтобы беречь силы, и Сойфер мастер!.. Чем же мы тогда лучше его?!

— Сказал!.. — рассердился Емельянов. — Сравнил гвоздь с панихидой!.. Там либеральная тактика, шаг вперед, два назад. И нечего даже говорить о них!.. А у нас учет сил! Обдуманность...

— Собирали народ, готовили, — не слушая его, резко сказал Павел. — Вышло, что морочили зря... Что скажет рабочая масса?

— Об рабочей массе не беспокойся! — вспыхнул Емельянов. — Она свое знает... Рабочего нечего ребенком считать, что, значит, ему и так и этак все разжевать надо! Свое мнение у него есть! И непременно понимает рабочий человек, что поступлено правильно. Погибать мы не отпорны! Но чтобы с пользой, за дело!.. А так, из упрямства — благодарим покорно!..

Павел отвернулся и зашагал быстрее.

— Напрасно волноваться и голову вешать... — догоняя его, проговорил Емельянов. — Ты видал, как ребята затосковали было, а потом стряхнулись, затаили в себе... Думаешь, тебе одному тяжко?.. Молчишь?