Белый вождь - Томас Майн Рид

Все это усилило всеобщую ненависть к охотнику на бизонов. Его именем матери пугали детей, и даже мужчины, говоря о нем, осеняли себя крестным знамением. В нем более, нежели когда-нибудь, предполагали сверхъестественную силу и долгую его безнаказанность приписывали колдовству его матери. Каким же образом возможно захватить или убить его, когда он связан с самим дьяволом? Единственное средство схватить его и передать в руки правосудия – это лишить его единственной опоры, арестовать его мать и публично сжечь на площади. Это предложение было сделано несколькими самыми знатными гражданами и подкреплено единодушным согласием миссионеров. Впрочем, общественное мнение еще было недостаточно подготовлено к подобной крайне жестокой мере, как одно неожиданное новое событие совершенно изменило порядок вещей.

В воскресенье утром, когда толпа выходила после обедни, всадник, покрытый пылью, прискакал на площадь: это был сержант Гомес.

– Друзья мои! – воскликнул он: – арестован Карлос, охотник на бизонов!

Эта новость была встречена шумными восклицаниями, шляпы полетели вверх, несколько минут гремело «ура», и сержанту Гомесу едва удалось объяснить, что не ему принадлежит эта заслуга.

Действительно, Карлос находился в руках солдат, которым не пришлось применять ни хитрости, ни силы, потому что охотника предал один из его работников.

Лишенный возможности видеться с Каталиной и даже получить от нее известия, Карлос решил увезти мать и сестру из колонии и приготовил им в прерии безопасное убежище, в котором они могли пробыть спокойно до тех пор, пока он нашел бы возможность вывезти дочь дона Амбросио.

Под бдительным надзором врагов Карлосу было очень трудно действовать, но он так искусно принял все меры, что успел бы непременно, если б его не предал один из его работников, сопровождавший его в последнюю поездку, которому он полностью доверял.

Оставив свою лошадь в зарослях, Карлос занялся переселением родных. К несчастью, при нем не было Бизона, который, еще страдая от ран, не был рядом с хозяином, чтобы предупредить об опасности.

Работник, стоявший настороже, был еще раньше подкуплен Робладо и Вискаррой. Он поспешил дать знать отряду, блуждавшему в окрестностях, – ранчо оцепили, и Карлос пал в неравной борьбе, хотя и его преследователи дорого поплатились.

Вслед за появлением Гомеса на площади заиграли трубы, и торжествующий отряд вступил под громкие рукоплескания зрителей. Пленник находился среди солдат, крепко привязанный к спине своего мула.

Многочисленная толпа, любопытствовавшая видеть знаменитого охотника на бизонов, провожала его до самых ворот крепости.

Но публике предстояло еще другое зрелище: мать и сестра беглеца также были арестованы. При виде колдуньи зрители дрожали от страха и негодования. Пока их проводили от площади к городской тюрьме, толпа разражалась целым потоком проклятий.

– Смерть колдунье, смерть! (Muera la hehicero muera!)

Даже Розита с распущенными волосами не могла растрогать этих фанатиков, и многие кричали:

– Смерть им обеим – и матери, и дочери! (Mueran los duos, madre у hija.)

Раздражение обрело такой размах, что стража, сопровождавшая двух женщин в тюрьму, вынуждена была прибавить шагу, чтобы спасти их от преследования толпы.

К счастью, Карлос ничего этого не видел, он даже не знал, что его мать и сестра арестованы. Он надеялся, что их оставили дома в покое и что на нем одном неприятели должны были излить все мщение. Но он не предполагал, как далеко могло простираться их варварство!

Глава LXIII

Посещение пленника

Женщины остались в городской тюрьме, но Карлоса для большей безопасности поместили в каземате в крепости.

В тот же вечер к нему явились посетители. Комендант и Робладо не могли отказать себе в удовольствии насладиться подлым мщением. После обильных возлияний они вошли в темницу с веселыми собутыльниками и стали оскорблять связанного пленника и издеваться над ним. Его осыпали всевозможными грубыми ругательствами, какие только можно себе представить и на какие оказалась способна их фантазия. Долго арестант молча переносил все оскорбления; наконец, терпение его истощилось, он не сдержался, сказал что-то о перемене в лице полковника. Тот в бешенстве бросился с кинжалом в руке на Карлоса и заколол бы его, если бы не вмешались Робладо и его приятели.

– Разве вы позабыли, – напомнил капитан, – что ему предстоит казнь; не лишайте же себя и нас удовольствия увидеть его на эшафоте.

Это удержало Вискарру, но он не мог отказать себе в подлости ударить несколько раз по лицу беззащитного пленника.

– Пусть живет негодяй! А пока его задушит палач, мы ему приготовим великолепное представление.

И толпа пьяных вышла пошатываясь, оставив Карлоса размышлять над тем, какое ему обещано представление. Что же могло ожидать его? Он знал, что ему суждено умереть публично на площади, что толпа будет смеяться над его муками, что ему нечего ждать сострадания ни от военных, ни от гражданских судей; но, очевидно, речь шла не о нем. Без сомнения, опасность угрожала близким и дорогим ему людям. Он думал об этом целую ночь и даже тогда, когда дневной свет проник в отдушину его темницы. Почти целое утро его оставляли без воды и без пищи. Тюремщики обращались с ним грубо, он не слышал от них ни одного нормального слова, никто не бросил на него сочувственного взгляда. По-видимому, никто из друзей не принимал участия в его судьбе, все его покинули.

В полдень его вывели из каземата под усиленной охраной. Неужели на казнь?

На городской площади он увидел необыкновенное стечение народа. Представители всех сословий обитателей колонии собрались в городе. И земледельцы, и фермеры, и скотоводы, и рудокопы – все были здесь. Терассы кишели народом, равно как и улицы. Что же это значит? Очевидно, толпа ожидала какого-нибудь редкого зрелища. Не об этом ли говорил Робладо? В чем же оно заключалось? Не предполагали ли подвергнуть Карлоса публичной пытке? Это было вполне вероятно.

Стража провела сопровождаемого проклятиями охотника на бизонов через толпу в тюрьму.

У стен новой темницы стояла грубая скамья, и Карлос упал на нее, потому что у него были связаны руки и ноги.

Его оставили одного, но двое часовых находились снаружи у входа, и несколько солдат заняли посты поблизости; остальные же смешались с толпой любопытных на площади.

Карлос пробыл несколько минут без движения, почти без мысли. Несчастье подавляло его, и первый раз в жизни он поддался полному отчаянию. Уверяют, что надежда уходит только с жизнью, но это не так. Карлос еще жил, однако надежда угасла в его сердце. Он не мог рассчитывать на беспристрастие суда, а бегство было невозможно. Враги, сабли которых гремели по коридорам, стерегли его с такой же бдительностью, какой соответствовала трудность его захвата. Но мысль его снова работала.