Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И финал. Утро. Возврат к реальности. К Гале в халупу стучится сестра: «Галя! Что же ты натворила? Ты зачем девок выкопала? Грех это!» Галя упрямо твердит: «Не отдам. Я газ пущу». Спускает мертвых девчонок в погреб и взрывает дом, зажав газовый баллон между коленей.
Мать и отчим Артема собираются и едут его искать в дачный поселок, где у папы был дом. До мамы, которая готова была придушить сына подушкой, доходит наконец, что ребенок страдает и ему нужна помощь.
А Гришка, завернув дреды в пучок, попрощается с лежащим на матрасе возлюбленным: «Извини, мне надо идти. Денег снять в банке на похороны, маме твоей позвонить». Любимый уже без бинтов. Следы побоев исчезли. Это уже не галлюцинация. Просто воспоминание. Когда она выходит из квартиры, мы видим, что на матрасе никого нет. Она будет жить.
Финал. Гришка на остановке. Беременная ларечница открывает киоск, украшенный нарядными лампочками. Гришка покупает чипсы. Отрешенно ест. На экране, поверх остановки, водокачки и деревьев, усыпанных грачиными гнездами, возникает большими буквами «ЖИТЬ». И каким-то образом оказывается, что жить действительно можно.
Это кино с его «квантовой» структурой и безжалостным погружением зрителя в стихию невыносимой душевной боли — не рассказ о том, как бывает, не рефлексия, не теория. Это своего рода духовная практика, позволяющая зрителю (если, конечно, он не сопротивляется) пережить уникальный опыт — опыт быть рядом с человеком в момент его наивысшего страдания. Обычно мы панически этого избегаем, убегаем, прячемся. Мы инстинктивно защищаемся от чужой боли и невольно предаем тех, кому плохо. Но если, сцепив зубы, ты остаешься рядом и соглашаешься разделить эту боль до конца, — ты вдруг понимаешь, что это освобождает от страха перед жизнью, от бремени, отнимающих силы, ненужных защит, от неприязни и даже ненависти к другим. Косноязычная Гришка, безумная Галя, виктимный Артем, его жалкий отец и прочие жлобы-родственники — вовсе не те персонажи, с коими с готовностью жаждет идентифицироваться рафинированный арт-хаусный зритель сигаревской картины. Но, досмотрев кино до конца, вдруг ясно осознаешь, что все социальные перегородки — иллюзия, люди едины и боль каждого — твоя боль.
Я не знаю, сколько человек посмотрит эту картину. И сколько из них решится «впустить» ее в себя. Но я знаю точно — нельзя сегодня снять ничего целительнее для нашего измученного, поголовно травмированного психически, мучительно разделенного общества. Общества, где человек человеку даже не волк, а заиндевевшая свинцовая чушка.
ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ
«Азбуки». Глаголь Добро Есть (ч. 1)
За азбуку без слов! За просто азбуку от а-бэ-вэ-
гэ-дэ до э-ю-я. Что значит — «кто заказывает
музыку?»! Здесь все, что есть, заказываю я.
Анатолий Найман, «Азбука»
Б сказала:
— Слушай, А ,
Побежим
Искать слова!...
Александр Шибаев,
«Озорные буквы»
В 1987 году, на ранней заре «перестройки», столичное издательство «Просвещение» выпустило миллионным тиражом и седьмым изданием знаменитый советский «Букварь». Тот самый, синенький, с андреевским портретом вождя. В предисловии, начинающемся приветливым обращением «дорогой друг», сообщалось, что скоро-де «ты напишешь самые дорогие и близкие для всех нас слова: мама, Родина, Ленин».
До сих пор не могу понять, что им такого папа сделал.
Здесь все было вполне наглядно и удобно: слоги, прописи, картинки и некоторое количество прозы-поэзии, — как классической, так и на первый взгляд анонимной. Доложу вам, что иные стихи в этом букваре звучат сегодня как-то угрюмо-комично. Например, предлагая заучить «три десятка с лишком букв», кои должны стать «ключами ко всем хорошим книжкам», маленькому читателю за это пообещали оказаться однажды «и на морях и на седых вершинах»:
Найдешь ты храбрости пример
В своей любимой книжке.
Увидишь весь СССР,
Всю Землю с этой вышки.
Тебе чудесные края
Откроет путь от «А» до «Я».
Разумеется, советскому малышу было невдомек, что границы предполагаемых краев — суть пограничные вышки по контуру одной шестой. И не более того.
Некоторым буквам здесь были посвящены отдельные стихотворения. Вот на 107-й странице, ближе, как говорится, к концу алфавита, сообщалось:
Букв немало мы узнали,
Добрались до буквы Ц .
Есть слова, где Ц — в начале,
Есть слова, где Ц — в конце [19] .
Ну просто трататец какой-то, как говаривал мой школьный учитель по труду.
В предыдущих изданиях (перестроечный букварь вышел под «общей литературной редакцией академика АПН С. В. Михалкова») ностальгическая для многих книжка заканчивалась довольно милым стихотворением не то С. Прокофьевой, не то Г. Сапгира:
…И дорогому букварю я говорю:
— Благодарю!
Ты книга первая моя!
Теперь читать умею я!
На свете много книжек есть,
Все книжки я могу прочесть [20] .
Ну не все, конечно. До «всех» надо было некоторое время еще подождать.
Слова «букварь» и «азбука» (в значении учебного пособия для обучения грамоте) — синонимичны. Но вот с какого момента азбука начала становиться искусством, частью детской литературы, и прежде всего — поэзии, в какие стороны она развивалась?
Увы, даже авторитетное издание 1974 года — «От азбуки Ивана Федорова до современного букваря: (1574 — 1974)» [21] не дает четкого ответа на этот вопрос.
И все-таки: в какой же момент методологическое побраталось с прекрасным ?
В моем самом раннем детстве это случилось, наверное, когда мне доверили полистать (чистыми руками и без никаких карандашей!) толстые гизовские книги 1940 — 1950 годов выпуска. Это были, помню, переводы разных древних народных эпосов, «Витязь в тигровой шкуре» Руставели, «Анна Каренина» и тому подобные фолианты, оставшиеся от книжника-деда. Вообще-то поначалу на стопках этих книг я попросту сидел за обедом, так как без них не доставал до столешницы. Вероятно, специального, высокого детского стульчика, похожего на современное спортивное судейское место, у нас в тогдашнем обиходе попросту не было.
Удивительно, но самым интересным в этих книгах стали для меня не прекрасные иллюстрации великих художников, не Фаворский с Леонидом Пастернаком и Лансере, — но исключительно массивные буквицы, которыми открывались главы. Они были украшены причудливыми орнаментами, увиты лианами, мне вспоминаются и какие-то диковинные мифологические фигурки, плотно вплетенные во все это богатство.
Лучше других запомнилась буква «Д», — я даже решил для себя, что это бывшая «А», с которой случилось какое-то невероятное приключение.
Эти две буквы я сразу выучил накрепко.
А вот Маршак с его «Веселой азбукой про все на свете», с аистом и дятлом, который «жил в дупле пустом, дуб долбил как долотом», появился в моей читательской судьбе гораздо позже.
Сто десять лет тому назад в Санкт-Петербурге и Киеве вышло «Руководство к преподаванию по азбуке-картинке» опытного методиста и педагога Г. С. Левицкого. «Повторите с дитятей десять раз названия букв, и он не будет помнить ни одной — и только рассмотрите с ним десять картин, и он расскажет вам все их до одной, со всею их подробностию. Как рассматривание картин, так и беседы по ним ведутся дитятею с удовольствием. На другой, третий день он с таким же удовольствием будет рассматривать картины. Он не спешит к игрушкам. Таким образом, душою его в это время владеют картины!»
Стало быть, в моем случае «картинами» стали причудливо-нарядные буквицы.
Вскоре после того как Левицкий выпустил «Руководство к преподаванию…», знаменитый «мирискусник» Александр Бенуа приступил к эскизам своей будущей «Азбуки в картинах».
Работа длилась два года, и осенью 1904-го невероятно дорогое чудо книжной графики (ценою аж в 3 рубля!) вышло в издании «Экспедицiи Заготовленiя Государственныхъ Бумагъ» [22] .
