Иосиф Сталин. Гибель богов - Эдвард Радзинский

Однако опишу то, что видел собственными глазами. И никогда не забуду. Случилось это в 1935 году.

Я приехал к Кобе на дачу. Мы просидели до полуночи, и он отправился спать. Я перед сном позвонил в Тбилиси. И мой родственник сообщил мне о болезни матери Кобы. В тот вечер со старой Кэкэ случился тяжелый сердечный приступ, но она запретила тревожить Кобу!

Я конечно же решил ему сказать. Позвонил по внутреннему телефону, но, к моему изумлению, он не ответил.

Помещение охраны (где я спал, коли оставался на даче) и комнаты Кобы, как я уже писал, сообщались дверью, и открывать эту дверь без вызова Кобы было категорически запрещено. Но ведь мать! Паукер болел, замещавший его «прикрепленный» без вызова Кобы идти отказался.

И я решился. Отважился толкнуть «священную дверь». Она оказалась незапертой – заскрипела, открылась! Я торопливо пошел по коридору…

Дверь в Малую столовую была отворена. Коба сидел в кресле. Свет был приглушен, горел ночничок у кровати, светился хрустальный, рубинового цвета графин на ночном столике. Огромная муха с каким-то неправдоподобным жужжанием летала по комнате. Коба сидел, странно изменившийся. Лицо вспухло, кожа натянулась, оттого морщины совсем исчезли – молодой человек, да и только! Юноша! И, неузнаваемо помолодевший, он странно дышал. Редко, очень глубоко и шумно… Но самое удивительное – глаза. Огромные, странно расширившиеся остановившиеся глаза не мигая смотрели прямо на меня, но меня… не видели.

Осторожно, на цыпочках я быстро пошел, побежал вон из комнаты.

Великий интриган

Впоследствии я узнал и иные подробности отношений Кобы с потусторонними силами.

Став генсеком, уже в двадцатых годах он выделил деньги на создание особого отдела на нашей Лубянке. Вы не найдете никаких сведений об этом отделе даже в зарубежных справочниках.

Между тем его возглавлял еще один фантастический человек – некто Блюмкин.

Черноволосый, с горящими глазами, бородой-эспаньолкой – этакий Мефистофель, Блюмкин был воистину наркоманом интриги. Он не мог жить без нее. Был способен создать такую головоломную интригу, что порой сам в ней запутывался. В 1918 году, когда я с ним познакомился, он являлся левым эсером. Левые эсеры в самый первый год после Октября делили власть с нами, большевиками, и Блюмкин работал у нас в ЧК.

В 1918 году мы, как известно, заключили с немцами сепаратный Брестский мир, потеряв огромную территорию. Левые эсеры яростно возражали. Блюмкину его партия поручила убить немецкого посла Мирбаха и этим убийством взорвать позорный мир.

Правда, по появившимся впоследствии слухам, одновременно Блюмкин явился к Ленину. Ибо он уже не верил в эсеров. Он сообщил Ильичу о готовящемся убийстве посла и предложил интригу: большевики дадут ему возможность убить Мирбаха (который слишком много знал о связях большевиков с немцами), а после Блюмкин поднимет восстание эсеров, и большевики получат возможность разгромить их и изгнать из власти.

Все так и произошло. И вскоре после убийства Мирбаха, восстания эсеров и подавления этого восстания эсер Блюмкин… стал большевиком. Он был амнистирован, работал в Реввоенсовете и какое-то время являлся фактическим секретарем и охранником Троцкого. Троцкий обожал молодого Блюмкина, он сказал о нем: «У Революции должны быть молодые любовники».

После того как Троцкий перестал быть главой Реввоенсовета, Блюмкин вернулся к нам, на Лубянку. Работал в иностранном отделе, но в Москве не засиделся. Отправился паломником в Тибет, Афганистан и Индию. Потом присоединился к экспедиции Рериха в Гималаях (Рерих, конечно, не подозревал о месте работы Блюмкина). Задачей Блюмкина была организация революционного движения на Востоке – все та же мировая Революция. Именно в этих экспедициях он буквально заболел оккультными идеями. Вернувшись, попытался организовать на Лубянке секретный отдел для изучения «сил мозга». Это была первая наша разработка психотропного оружия…

Коба объявил все это шарлатанством… и одновременно выделил средства на его исследования!

В конце двадцатых Блюмкин стал главой всей нашей агентурной сети на Ближнем Востоке. Для финансирования и одновременно прикрытия своей работы он придумал фирму по торговле антикварными книгами. Фирма процветала и давала ему возможность легальных поездок по Палестине. Для нее ОГПУ конфисковывало старинные еврейские и арабские манускрипты по всему Союзу.

Эти книги сделали Блюмкина специалистом по каббале и позволяли ему все глубже погружаться в оккультные знания.

Блюмкин участвовал в создании нашего наградного знака «Почетный работник ВЧК-ГПУ». Знак был создан в 1922 году в честь пятилетия нашей организации. И только удостоенным этой награды было известно его мистическое значение.

Удостоился его и я…

Знак представлял собою овальный обруч из серебра (серебро – металл, связанный с Луною, символом всего тайного, секретного). Этот овал был перекрещен мечом с острием, направленным вниз (касанием меча, направленного вниз, масоны устанавливали магическую связь между братьями). На меч наложен наш герб – серп и молот, определявший главную нашу задачу – косить серпом и убивать молотом врагов. На весь знак в свою очередь наложена римская цифра V, покрытая красной эмалью. Она должна была читаться как «Пятилетие» и одновременно «Victory» – Победа. А красная эмаль – это огонь, пожар Мировой Революции, который мы взялись запалить.

Повторюсь, Блюмкин не мог без интриги, и интрига его в конце концов погубила. Возвращаясь на Родину через Стамбул, он не смог не встретиться с жившим на одном из Принцевых островов бывшим своим шефом – Троцким. Блюмкин предложил ему передать письма его прежним соратникам. Троцкий написал письмо самому язвительному и самому умному – Радеку. Хорошо зная Блюмкина, я уверен, что он, как всегда, затеял двойную интригу. С одной стороны, решил вновь войти в доверие к Троцкому, чтобы впоследствии иметь возможность его… ликвидировать! С другой, он, обожавший Троцкого, захотел послужить павшему Льву и попытаться оживить оппозицию. Полтора месяца он встречался с Троцким. И прежняя любовь окончательно победила. Как он заявил потом в показаниях, «личное обаяние (Троцкого), драматическая обстановка его жизни в Константинополе, информация, которую он мне дал при беседе, – все это подавило во мне дисциплинарные соображения, и я предоставил себя в его распоряжение».

Он составил для бывшего патрона записку о положении оппозиции в СССР и планы работы с оппозиционерами. Бедный Блюмкин слишком долго жил за границей и не понимал, что с оппозицией в СССР Коба навсегда покончил.