Мощи святого Леопольда - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но пока что не получалось, он опять просыпался в военном лагере. Как и год, и два, и три, и девятнадцать лет назад. И ничего не менялось.
Хотя нет. Нет. Теперь все было не так, раньше он просыпался в телеге, или на земле, или в холодной палатке, прикрытый мокрым или присыпанным снегом плащом. Просыпался на заре, завтракал куском хлеба, хорошо если с сыром, шел кормить и чистить коня, заступать в караул, а то и браться за заступ или топор, чтобы окопать что-то или рубить что-то. Теперь же солнце встало уже давно, а он валяется в теплом роскошном шатре, с печью, а слуга ушел за завтраком с колбасой и пивом, а он лежит на тюке серебра. И грустит сильно, что какой-то хитрый поп-расстрига увел у него шкатулку с золотом.
Волков подумал, что гневит Бога своей жадностью. Он вышел из чумного города, сохранив почти всех своих людей. Вышел, выполнив волю больших сеньоров и взяв там то, что им нужно, хотя все было против него. С богатством вышел! Со славой! И скажи он сейчас слово, семьдесят человек встанут под его руку.
И черт с ним, с этим золотом, и черт с ним, с трофеем, который не получится выкупить у Пруффа и его людей полностью. Волков и так теперь богат. А еще у него в городе Ланне есть кусок своей земли и мастерские. Чего он грустил? Попу то золото добром не выйдет. Черт с ним. Да, жадностью и скорбью по злату он гневил Господа. И больше гневить не собирался, чувствовал он себя еще плохо и поэтому заорал, морщась от боли:
– Ёган, черт тебя дери, где ты там пропал?!
После завтрака и пива кавалер почувствовал себя лучше, поговорил с Брюнхвальдом, принял в дар от него свежеструганный крепкий стол и лавки, хорошая была мебель. Попросил, чтобы солдаты сделали ему кровать, обещал платить, но ротмистр сказал, что и без корысти люди его для кавалера соорудят кровать, так как помнят добро его, помнят, что в цитадель им добрую еду возил и вино. И уважают его сильно за то, что побил Якоба фон Бранца фон Ливенбаха, который до того многих их братьев и друзей побил.
Все это было очень приятно слышать. А тут Ёган принес перины, стал показывать их кавалеру:
– Не чета тем, что в Рютте у нас были. Ну, хоть без клопов, и то ладно.
Все было вроде хорошо, но не давали Волкову покоя беглый поп и пропавшее золото. Не давали, и все! Думал о попе Волков все время: и когда с ротмистром беседовал, и когда завтракал. И сейчас глядел на перины, слушал слугу вполуха, а думал об отце Семионе. А Ёган, как всегда, бубнил что-то, пока кавалер его не перебил:
– Агнес мне позови.
– Агнес?
– Да.
– С шаром? – понизив голос, уточнил Ёган.
– Да.
– Попа искать думаете?
– Молчи, не дай бог сболтнешь где.
– Я – могила, – заверил слуга.
– Будешь могила, но сначала на дыбе повисишь, на дыбе, да с кнутом, да с каленым железом, коли попы про шар узнают.
– Могила! – повторил Ёган и для убедительности осенил себя святым знамением.
Он бы ее не узнал, если бы не платье. Агнес была серая, как будто работала днями и ночами, блеклая, хмурая. Волосы сальные, про гребень забывшие. И платье в пятнах. Поздоровалась сухо, села на только что уложенную перину, скинула туфли:
– Принесла я стекло, чего знать желаете?
– Я смотрю, ты каждый день в шар таращилась, ты себя видела? – недовольно поинтересовался Волков.
– А чего мне себя смотреть?
– Выглядишь, как будто тебе лет тридцать. Как ты к кавалеру фон Пиллену за стол садилась, меня грязью своей позорила?
– А я и не садилась, Хильда ему сказала, что хвораю я, мне еду в палатку носили, – с заметным безразличием ответила девушка. – Ну так что, раздеваться мне?
– Раздевайся, – он смотрел на нее неодобрительно, – ты мне, конечно, помогла колдуна найти и даже жизнь спасла, может быть, но я тебе спуску не дам, гнить в парше не дозволю, сегодня же чтобы мылась и стирала одежду, – он поднял ее нижнюю юбку, та была грязной, – что это? Пол ты ею мыла? Хороша девка, нечего сказать, поломойка трактирная и то чище была, когда я ее нашел.
Агнес уже разделась догола, сидела на перинах, достала шар из бархатного мешка, держала его на коленях, смотрела в стену шатра, отрешенно ждала, когда господин выговорится. Он наконец умолк, и она тогда спросила:
– Что мне глядеть в стекле?
– Попа.
– Который отравить вас хотел?
– Его.
– Опять набедокурил, нужно повесить его было, когда яд у него нашли, а вы все в Господа Всепрощающего игрались, – холодно проговорила девица.
– Смотри, где он, – буркнул Волков.
Агнес стала поднимать шар к глазам не спеша, понемногу. Не так, как раньше. Кавалер понял, что она уже научилась им пользоваться, все ее движения сделались другими, взгляд ее стал иным, все было другое, и она сама изменилась. Он сидел рядом и не узнавал эту молодую женщину, девочку. А она вскоре бросила шар на перину и сама завалилась на живот, лицом вниз. Застыла. И тут Волков замер, застыл, окаменел. Он смотрел на обнаженное тело Агнес и не верил своим глазам. Он увидал то, чего еще совсем недавно не было. Там, где кончалась спина и начинался девичий зад, в ложбине между ягодицами, торчал отросток. Длиной в фалангу пальца, да и похожий на палец, только без ногтя и с острым концом. И не лежал этот отросток спокойно, он подрагивал и то вставал, то снова плотно ложился в ложбинку. Кавалер не мог глаз от него оторвать. Пока Агнес вдруг не подняла лицо от перины и не сказала:
– Увидите вы своего попа. Никуда он не денется.
– Когда, где? – машинально спросил кавалер, хотя сейчас он хотел спросить ее о другом. Совсем о другом.
– Не знаю когда и не знаю где, – девушка села на кровати, потянула к себе нижнюю юбку, –
