Серые земли-2 (СИ) - Карина Демина

Крестов здесь не ставили.

Да и не прижились бы они, это Гавриил чуял. Как чуял и странное спокойствие, сродство даже этому месту, столь напоминавшему ему другое. Правда, о нем Гавриил предпочел бы забыть…

…трава…

…седая трава, которая скорее мертва, нежели жива…

…и белесые камни остовом диковинного зверя подымаются из земли.

…сама земля теплая, а порой и горячая, чего никогда не бывает на Серых землях. Здесь всегда‑то холодно, и холод этот естественен для тварей, здесь обретающих. А вот Гавриилу он не по вкусу.

Он садится в центре каменного круга, и закрывает глаза. И просто сидит, слушая, как ветер шепчет ему… тогда он еще умел слушать ветер.

— Эдди Гейне… приезжий… портным был… сшил себе костюм из человечьей кожи, — голос пана Зусек отогнал то видение. И Гавриил почти возненавидел этого надоедливого человека.

Но тут же простил.

Нельзя слушать ветер.

И землю. И травы, которые теперь тянулись к Гавриилу, хватая его за ботинки, норовя зацепиться за плотное сукно брюк. А могли бы и до рук бы дотянулись.

Хорошо, что не могут.

— А вот содомит и насильник… его четвертовали на главной площади, а доселе чести подобной удостаивались лишь особы дворянской крови. Он же был простым школьным учителем… голову сожгли…

Неспокойное место.

И земля проседает под ногами, того и гляди разверзнется, вопьется темными иглами корней, втянет в утробу, опутает…

…не посмеет.

— Тихо, — сказал Гавриил, и наглый вьюнок, вскарабкавшийся едва ли не до колена, осыпался прахом.

— Что? — пан Зусек остановился над очередною могилкой.

— Жарко, говорю, ныне… наверное, гроза будет.

Небо ясное, безоблачное.

И все одно чуял Гавриил приближение, если не грозы, то неприятностей. Шея вон зудела. И руки. Хотя, конечно, может статься, что зудели они потому как взопрел Гавриил.

Или сукно было жестким. — Жарко… — пан Зусек поднял взгляд, будто бы только сейчас заметив этакую неприятность. — Так ведь лето… людям свойственно жаловаться, летом на жару, зимой на холод. Не уподобляйтесь им, дорогой Гавриил. Будьте личностью.

Быть личностью хотелось, однако, Гавриил крепко подозревал, что одного желания будет недостаточно, чтобы перестать потеть.

Он тихонечко почесал шею, но стало лишь хуже.

Зуд усилился.

И чесалась не только шея, но и плечи, грудь и, особенно, подмышки.

— Оглянитесь! — меж тем воззвал пан Зусек. И сам же оглянулся, а, чтоб оглядывание оное имело вид солидный, подобающий месту, поднял лорнет на палочке. Палочка была черною, с нее же свисала атласная лента, тоже, что характерно, траурного колеру. Заканчивалась она железным брелоком — черепом, в глаза которого вставлены были красные камни.

Смотрелось сие на диво отвратительно.

— Ну же, Гавриил, не разочаровывайте меня!

Разочаровывать пана Зусека Гавриил не собирался, во всяком случае, в ближайшие недели две, до нового полнолуния, которое грозило стать кровавым. Он сунул руку в карман, нащупал ключ, честно выкупленный в бесчестной сделке и со вздохом подчинился.

Погост радовал глаза унынием и тишиной.

Земля.

Трава. Цветущая горчица. И вьюнок, который льстиво ложился под Гаврииловы ботинки, находя в этакой смерти извращенное болезненное удовольствие.

— Вдохните аромат его! Осознайте… здесь лежат люди непростой судьбы…

Воры.

Разбойники. Клятвоотступники. Фальшивомонетчики.

Убийцы всех мастей.

Пан Зусек переступил через могилку, которая, верно, с его точки зрения не представляла особого интересу, поелику лежал в ней человек простой, не сумевший прославится своими зверствами.

— Некогда они поднялись над прочим человеческим стадом, осознали свою силу. Власть, если хотите знать… и осмелились совершить то, что иные называют преступлением… от тут покоятся останки известной Краковельской панны… она не была благородного рождения, обыкновенная женщина… в какой‑то мере обыкновенная…

Над могилой подымалось красное марево.

Гавриил моргнул.

Марево исчезло.

И все же… все же он ощущал его, ядовитое, тяжелое, словно болотный газ. Пан Зусек тоже предпочел обойти эту могилку стороной.

— Повитуха и известная, учтите! Не только своими злодеяниями. Нет. Она прославилась на весь Краковель… поначалу на Краковель, пока не узнали про остальное… она умела принимать роды, многим роженицам жизнь спасла… говорят, что она принимала роды у самой княгини Краковельской, и та осталась так довольна, что пожаловала перстень с гербовой печатью. В знак особого расположения.

Серая земля.

Пустая.

Горчица и та на ней не растет, и вьюнок стороною обходит, будто страшится. Солнце на эту землю ложится тяжким пологом, плитою горячей, и все ж таки под тяжестью ее ворочается внутри нечто.

Опасное?

Несомненно. Но плененное, не способное покинуть не то укрытие свое, не то тюрьму.

— Богатых она не трогала. Понимала, чай, что опасно сие. А вот бедноту… она после сказала, что жалела бедных женщин. Все одно ведь жизнь их была беспросветна, рожали и работали, работали и рожали. Дети их мерли, а те, которые оставались живыми, вынуждены были влачить жалкое существование. И дети были не в радость матерям, знали, что не сумеют прокормить еще один рот. Она сказала, что возвращала невинные души богам, те милосердны…

То, что было под могилой замерло, будто прислушиваясь.

— Мне довелось читать допросные листы… и знаете, она была права… многие из тех женщин, которым она помогала, были рады, что ребенок родился мертвым. Они клялись, что думали, будто бы он родился мертвым. Ложь. Знали, что она дитя уморит, и звали для того же… их повесили. Три дюжины женщин… представьте, Гавриил… три дюжины… а она работала сорок лет… но даже королевские обвинители понимали, что если копать так далеко… ее привезли в Познаньск и оставили умирать в железной клетке, без воды, без еды. Люди приходили и проклинали… говорят, она мучилась семь дней, а когда испустила дух, то клетка рассыпалась ржавчиной.

В это Гавриил верил.

И в то, что дух, скованный сотнями проклятий, до сих пор был здесь.

Рядом.

И отозвался бы, если бы Гавриил спросил… о чем?

— Но женщины редко решаются на подобное. Они слабы. Трусливы. Склонны к манипулированию, и только… а чтобы отнять жизнь иного существа, разумного существа, нужна смелость.

Гавриил промолчал.

Он видел, как отнимают жизнь. И мужчины. И женщины.

И смелости не нужно… может, если только в самый первый раз. А дальше — привычка одна. Рутина, раздражавшая матушку неимоверно…