Негасимое пламя - Катарина Причард

Судья откашлялся и начал читать резким бесстрастным голосом:

«Дэвид Дилейн Ивенс, вы обвиняетесь в том, что в ночь на второе октября в доме номер тридцать пять, Беллэйр-Террас, Парквилл, вы совершили вмешательство в исполнение полицейским сержантом Холлом его обязанностей. Признаете себя виновным или нет?»

— Не признаю, — твердо ответил Дэвид.

Судья зачитал второе обвинение:

«Вы также обвиняетесь в том, что в ночь на второе октября в доме номер тридцать пять, Беллэйр-Террас, Парквилл, вы оскорбили действием констебля Болла. Признаете себя виновным или нет?»

— Нет… — автоматически повторил Дэвид конец фразы.

Затем в качестве свидетеля был вызван полицейский сержант Холл для изложения обстоятельств дела, приведших к аресту обвиняемого.

Заняв место для свидетелей, он показал, что в ночь на второе октября ему сообщили, что молодой матрос, который разыскивается таможенными властями в связи с ввозом в Австралию запрещенных наркотиков, находится в городе и выслежен по адресу Беллэйр-Террас, Парквилл, после чего они вместе с констеблем Боллом направились по этому адресу и обнаружили уклоняющегося от правосудия, а именно молодого матроса Дарра, в спальной комнате обвиняемого Дэвида Ивенса. В делах подобного рода местные полицейские силы обязаны в случае необходимости оказывать помощь таможенным властям, и они только исполнили свой долг.

— Обвиняемый хотел помешать мне и констеблю Боллу исполнить наш долг* — заявил он. — Когда Дарра попытался оказать сопротивление аресту, Ивенс бросился ему на помощь и оскорбил действием констебля Болла, что является основанием для предъявления второго обвинения. Когда констебль Болл попытался арестовать обвиняемого, тот сбил его с ног недозволенным приемом. Это привело к тому, что он ударился о стул, находящийся в комнате, и получил ранение под правым глазом, потребовавшее медицинского вмешательства.

Лицо мистера Струтерса приняло угрюмое выражение. Слушая показания сержанта Холла о том, что произошло в ночь на второе октября при аресте молодого матроса Антонио Дарра, он недовольно выпятил нижнюю губу.

Тут поднялся Мэджериссон.

— Прошу прощения, ваша милость, — сказал он, — но мой подзащитный не признал себя виновным в обоих случаях, ибо стал жертвой провокации, и его поступок был вынужденным актом самозащиты. Он утверждает, что сержант полиции Холл проявил в отношении молодого матроса Дарра грубость, переходящую в жестокость. Что касается второго обвинения, то он настаивает, что был вынужден защищать себя, дабы не получить телесных повреждений.

Прежде чем приступить к допросу Дэвида, официальный обвинитель, выступающий со стороны полиции, как само собой разумеющееся, сунул ему потрепанную Библию и попросил повторить за ним слова общепринятой присяги: «Клянусь говорить правду, всю правду, только правду. И да поможет мне бог».

Голос Дэвида произнес ясно и отчетливо:

— Я прошу, чтобы мне, в соответствии с процессуальными нормами, разрешили присягнуть, пользуясь другим текстом присяги.

Это заявление привело в замешательство секретаря гуда. Порывшись в своих бумагах, он стал совещаться с обвинителем.

— Ну что там? Что там? — раздраженно обратился к ним судья. — Почему задержка?

Поднявшись для ответа, секретарь сказал:

— Просьба эта настолько необычна, ваша милость, что, как оказалось, у меня среди бумаг нет другого текста присяги. Нет его и у обвинителя Холли.

— Я полагаю, вага подзащитный отдает себе отчет, мистер Мэджериссон, — заметил судья, недовольный нарушением обычной процедуры, — что его отказ принять общепринятую присягу доставляет суду некоторые неудобства.

— Я советовал ему не делать этого, ваша милость, — ответил Мэджериссон. — Но мой подзащитный в высшей степени честный человек. Он утверждает, что может быть связан лишь той присягой, которая отвечает его убеждениям. У меня есть текст этой присяги. Если вы не возражаете, вот она, ваша милость.

Он вручил напечатанный на машинке текст присяги секретарю, который передал ее судье. Прочитав краткий текст ее, судья передал его обвинителю, который с явно недовольным выражением лица стал его зачитывать.

Дэвид повторял вслед за ним слова присяги:

— «Я, Дэвид Дилейн Ивенс, торжественно, искренне, со всей правдивостью заявляю и подтверждаю, что буду говорить правду, всю правду, только правду».

Мифф подумала, что Дэвид одержал победу в первом раунде с полицейским судом по вопросу процедуры. Лицо Шарн светилось гордостью, ее восхищала честная позиция Дэвида, не желавшего принимать участия в фарсе, каким для него был обычай присягать, положив руку на книгу, которую он считал лишь собранием сказок о сотворении вселенной и о несуществующем боге. Такая присяга была пустой судебной формальностью, на которую люди соглашались с легким сердцем, чтобы не возбуждать предубеждения у судьи и присяжных. И судье и присяжным трудно было понять, что на лжесвидетельство меньше всего способен человек, который отказывается произнести слова общепринятой присяги. И вместо этого обязуется говорить правду, всю правду и только правду, потому что этого требуют от него личная честность и порядочность.

После небольшой словесной перепалки обвинитель, коротконогий красномордый полицейский, спросил с циничной улыбкой:

— Не состояли ли вы с матросом Дарра в отношениях настолько близких, что он…

Мэджериссон тотчас вскочил со своего места.

— Я протестую, ваша милость, против того, как сформулировал свой вопрос обвинитель Холли.

Грязный намек, содержащийся в словах «отношениях настолько близких» не ушел от внимания судьи.

— Возражение принято, — буркнул он.

— Мой вопрос, ваша милость, — обиженно заметил обвинитель Холли, — если мне позволят закончить его, — сводится к тому, признает ли обвиняемый, что ему было известно, в чем заключается преступление Дарра, и был ли он заинтересован в том, чтобы арест не состоялся.

У судьи сползли с носа очки, и он поглядел поверх них на обвинителя.

— Да, да, конечно! — произнес он успокаивающим тоном. — Но вы могли бы сформулировать свой вопрос, не делая упора на личные отношения.

Обвинитель Холли продолжал:

— Знали ли вы, почему полицейский сержант Холл должен был арестовать Дарра?

— Знал, — ответил Дэвид без малейшего колебания.

Обвинитель Холли, поняв, что его грязный намек не принят, удовлетворился тем, что спросил:

— Действительно ли вы желали, чтобы Дарра скрылся от преследования полиции, после того как он сбежал с судна?

— Да, — с готовностью подтвердил Дэвид.

— Сделали бы вы все от вас зависящее, чтобы предотвратить арест Дарра?

— До его ареста — да. После — пет. Я понимал, что в этом случае ему можно помочь лишь в пределах законности.

— На одних «да» и «нет» мы далеко не уедем, — едко произнес обвинитель Холли. — Все ясно, ваша милость. Вряд ли перекрестный допрос может дать еще что-нибудь.

Он сел на место.

Шарн сжала руку Мифф. Дэвид почувствовал, что напряжение его спадает, и улыбнулся им.

О чем, размышляла Мифф, думал ее отец, стоя перед судьей и слыша обращение «обвиняемый»? Шарн была убеждена, что Дэвиду никогда не доводилось до этого бывать в полицейском суде — собственно, он сам как-то сказал ей об этом. Сама Шарн была очень восприимчива к чужим страданиям, и сейчас ей казалось, что Дэвид должен внутренне корчиться от боли, слушая инсинуации сыщиков.

Мифф лучше понимала, как он мог заслониться от выпадов, оскорблявших его чувство порядочности. Для этого ему всего лишь нужно сохранять полную невозмутимость, и тогда вся эта грязь не коснется его.

Лицо Дэвида было спокойным и безмятежным, казалось, он не проявлял большого интереса к тому, что происходило в зале. Он внимательно изучал высокие оштукатуренные стены цвета кислого молока, потолок из дерева и такую же панельную обшивку высотой в рост человека. Он с любопытством разглядывал сводчатые окна за креслом судьи с косо висящими шторами и гипсовый герб, прочерченный пылью, торжественно провозглашавший всем своим видом, что правосудие в этом зале осуществляется в соответствии с законами Британской империи.

Шарн шепотом объяснила Мифф, что зигзагообразный рисунок над гербом, повторяющийся в рисунках, украшающих судейское кресло и скамьи свидетелей и адвокатов, символизирует норманнское происхождение и древность законов, на основе которых творится правосудие в зале суда.

Дэвид перевел взгляд на огромный портрет, висевший на стене справа от входа. На нем был запечатлен один из первых председателей полицейского суда эпохи королевы Виктории. Сквозь патину десятилетий он смотрел вниз, на происходящее в зале, и Дэвид, казалось, задавал ему вопрос: многое ли изменилось в этом зале за минувшие годы?