Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Вы заплатите дорого за это, сэр. Ваша дочь свидетельница, что вы напали на меня.

– Я не боюсь, – отвечал Теливер гневным, глухим голосом. – Идите, покажите вашу спину; скажите всем, что я хотя и не вполне, а все же утвердил равновесие на сем свете.

– Садись на мою лошадь и проводи меня домой, – сказал Уоким, обращаясь к Луке: – только не через город, а через Тоо-тенский Брод.

– Батюшка, пойдемте домой! говорила Магги умолявшим голосом.

Когда же она увидела, что Уоким уехал и потому не могло быть более драки, она выпустила руки отца и истерически зарыдала. Бедная мистрис Теливер безмолвно стояла, дрожа всем телом от испуга; но Магги вдруг почувствовала, что отец, которого она более не держала, начал опускаться на ее руки и искать в ней опоры. Удивление прервало ее рыдание.

– Мне дурно, – сказал он: – помоги мне войти, Бесси: голова что-то кружится.

Он медленно вошел в дом, опираясь на жену и дочь и опустился в изнеможении на свое кресло. Багровая краска, за минуту покрывавшая лицо его, заменилась страшной бледностью. Руки его были холодны.

– Не послать ли лучше за доктором? – спросила мистрис Теливер.

Он, казалось, был слишком слаб и слишком много страдал, чтоб расслышать ее слова; но вскоре, когда мистрис Теливер – сказала Магги: «поди, и пошли кого-нибудь за доктором», больной взглянул на нее совершенно-сознательно и проговорил:

– Нет, доктора не надо. У меня только голова болит. Помогите мне лечь в постель.

Грустно кончился день, начавшийся так весело, с надеждой, что наступили опять счастливые дни; но смешанные семена должны дать и смешанный урожай.

Чрез полчаса после того, как отец улегся, пришел домой Том; он привел с собою Боба Джекинса, хотевшего поздравить своего старого хозяина и сознававшего, не без простительной гордости, что он был один из виновников томовой удачи в делах. Том также думала, что отец его будет очень рад кончить день разговором с Бобом; но теперь он должен был провести вечер в грустных ожиданиях последствий от этой безумной вспышки долго-сдержанной ненависти. Услышав печальную новость, он молча просидел весь вечер; он не имел ни сердца, ни желание теперь рассказывать матери и сестре подробности об обеде; они же и не спрашивали об этом. По-видимому, различные нити, составлявшие ткань их жизни, были так странно свиты между собою, что не могло быть у них счастья без горя. Том был грустен и уныл от одной мысли, что всегда его старание уничтожаются дурными поступками других. Магги переживала мысленно ту отчаянную минуту, когда она кинулась на отца, чтоб удержать его; но к этому грустному воспоминанию примешивалось у ней и какое-то смутное ожидание будущих несчастий. Никто из семейства не беспокоился очень о здоровья мистера Теливера; признаков его прежнего недуга не было, и они полагали очень естественным, что он занемог от припадка ужасного гнева и физической усталости, как от событий всего дня, так, и особливо, от жестоких усилий в драке. «Отдых, вероятно, его совершенно вылечит», думали они.

Том, сильно-уставший от дневной работы, рано лег спать и тотчас заснул крепким сном. Ему казалось, он только что лег, когда, проснувшись рано утром, он увидел мать свою, будившую его.

– Вставай, мальчик, поскорей. Я послала уже за доктором. Отец требует к себе поскорее тебя и Магги.

– Разве ему хуже?

– У него очень сильно болела голова всю ночь, но он не говорит, чтоб ему было хуже; он только вдруг – сказал мне: «Бесси, приведи детей, да скажи, чтоб они поторопились».

Магги и Том поспешно накинули на себя платье и почти в одно время вошли в комнату отца. Он ждал их; лицо его выражало страдание, но взгляд был совершенно сознательный. Мистрис Теливер стояла у его постели, дрожа от испуга; она казалась постаревшей и изнуренной от того, что прервали ее сон. Магги первая подошла к постели, но отец обратил свой взгляд на Тома, который. стоял за нею.

– Том, мой мальчик, пришел мой час: я уже более не встану… Мир мне был не по силам; но ты, мальчик, сделал все, что мог, чтоб поправить дела наши. Дай мне еще раз пожать твою руку, пока я еще с вами.

Он пожал руку сыну и они с минуту смотрели безмолвно друг на друга. Наконец Том сказал, стараясь говорить твердо:

– Имеете ли вы, батюшка, какое-нибудь желание, которое я мог бы исполнить, когда…

– Ох, мальчик мой!.. ты постараешься опять купит мельницу?

– Да, батюшка.

– Вот мать твоя: ты постараешься вознаградить ее за мои неудачи… а мою девочку…

Больной взглянул на Магги, и бедная девочка, у которой сердце разрывалось от горя, кинулась на колени перед постелью, чтоб быть ближе к этому исхудалому, изнуренному лицу, бывшему так долго предметом всей ее любви и попечений.

– Ты должен ее беречь, Том… Не убивайся, моя девочка… кто-нибудь другой подвернется и будет так же любить тебя и заступаться за тебя… Ты, мальчик, должен быть до нее добр.

– Я всегда был добр для сестры.

– Поцелуй меня, Магги… Подойди ко мне, Бесси… Ты устрой так, Том, чтоб купить кирпичную могилу, где бы мать твоя и я могли лежать вместе.

Проговорив эти слова, он отвернулся от них и лежал молча несколько минут. Они смотрели на него, не смея сойти с места. Утренний свет, пробивавшийся в комнату, дал им возможность заметить какую-то тяжесть во всем его лице и тусклость его глаз. Наконец он подозвал Тома и сказал:

– Я имел свою очередь… я побил его. Это было справедливо. Я никогда ничего не хотел, кроме справедливого.

– Но, отец, милый отец! проговорила Магги (какое-то неизъяснимое чувство тревоги взяло у ней верх над горем): – вы прощаете ему… вы всем теперь прощаете?

Не обращая своего взгляда к ней, он – отвечал:

– Нет, моя девочка, я не прощаю ему… Что тут общего с прощением?… Я не могу любить мошенника…

Голос его становился глуше; он все что-то хотел еще сказать, но напрасно шевелил губами: язык более его не слушался. Наконец он с трудом пробормотал:

– Разве Бог прощает мошенников?… Если прощает… то меня подавно простит…

Он начал судорожно двигать руками, как бы желая отстранить какую-то тяжесть, которая давила это. Два или три раза послышались отрывистые слова: «Мир… не по силам… честный человек… непостижимо…» Вскоре их заменил один невнятный шепот; он никого более не узнавал. Настало последнее молчание; но это была не смерть. Еще с час или более грудь его тяжело поднималась; его усыпленное дыхание постепенно ослабевало; холодный пот выступил на лбу. Наконец наступило совершенное безмолвие, и душа бедного Теливера навсегда перестала заботиться о решении горьких загадок жизни.

Теперь явилась и помощь: Лука с женою и мистер Тернбуль; последний приехал поздно; он только мог сказать «он умер!»

Том и Магги вместе сошли вниз, в комнату, где стояло осиротелое кресло отца. Они оба взглянули на знакомое место и Магги первая – воскликнула:

– Том, прости меня… будем любить друг друга вечно.

Они обнялись и зарыдали.

Книга шестая

Искушение

ГЛАВА I

Дуэт в раю

Хорошо-меблированная гостиная с открытым настежь фортепьяно и с красивым видом в сад, который постепенно спускается до берегов Флосы, где находится небольшой домик для хранение лодок, принадлежащих мистеру Дину. Следовательно, хорошенькая с белокурыми кудрями девушка, в трауре, прилежно-занимающаяся вышиваньем, Люси Дин; а красивый молодой человек, который наклонился вперед в своем кресле и машет и щелкает ее ножницами, перед тупой мордой кинг-чарльза, лежащего на ее коленях, никто иной, как Стивен Гест. Его кольцо с брильянтом, окруженным розами, и вид небрежного досуга, в двенадцать часов пополудни – все это приятные плоды самых обширных во всем Сент-Оггсе маслобойни и буяна. С первого взгляда в игре его с ножницами есть нечто пошлое, но, при ближайшем рассмотрении, вы тотчас заметите, что в этой забаве кроется намерение, делающее ее совершенно-достойною такого длинного господина с обширным лбом, как мистер Гест. Вы увидите, что Люси нужны ее ножницы, что она поневоле принуждена откинуть назад кудри, поднять свои карие глаза, улыбаться, глядя вниз на его лицо, которое почти касается ее колен, и протянув свою прозрачную розовую ручку, сказать:

– Дайте мне, пожалуйста, мои ножницы, если вы можете на время отказаться от удовольствия, дразнить мою бедную Минни.

Глупые ножницы, как нарочно, глубоко засели на крайних суставах его пальцев, и новый Геркулес протягивает их, с видом совершенной беспомощности.

– Скверные ножницы приходятся поперег пальцев, говорит он. – Пожалуйста, снимите их.

– Снимите их сами, другой рукой, лукаво – отвечала Люси.

– Ах! да я не могу же сделать этого левой рукой: ведь я не левша.

Люси смеется и ножницы, нежно снимаются ее прозрачными пальчиками, что без сомнения, располагает мистера Стивена повторить свою проделку da capo. Поэтому, он старается улучить минуту, тогда ножницы освободятся, чтоб снова завладеть ими.