Смутное время - Олег Яковлев

Стоя на коленях у основания широкой белокаменной лестницы, восходящей к алтарю, ты потупил взор, не в силах глядеть на облик Хранна, застывшего со своим мечом на мраморном пьедестале. А неподалеку от тебя, несколько выше, чтобы ты мог должным образом ощутить истинное положение мест на этом восходящем пути очищения, стоит человек в белоснежной рясе священнослужителя, спускающейся к самому полу, так, что ткань, словно стекая волнами, возлежит на мраморных ступенях лестницы. Подол ее расшит золотой вязью символов: мечей, переходящих в цветы – розы с шипастыми стеблями.

Ты встаешь с колен, вкладываешь меч в ножны, оглядываешься по сторонам, и все – ты уже свободен, ты вновь родился, появился на свет, а в глазах твоих отражается бог и непреложная чистота…

Лишь гораздо позже, войдя под те же самые своды, ты начинаешь воспринимать все по-другому. Ты поднимаешь взгляд и видишь, что фрески под куполами полны крови и жестокости, полны лишения жизни и причинения боли: боги воюют с Бансротом, где последний, всегда выглядевший жутко и мрачно в своих багровых доспехах, ныне кажется лишь слабым и уставшим от войны, от извечного поединка. Загнанный, оскалившийся, изнуренный. Кажется, что больше всего на свете он хочет просто отбросить вмиг отяжелевший меч, но… ему не дают, не отпускают его. Ведь кого же будут тогда величать злом, если не будет его, очередного глупца, что всего лишь был однажды обманут?

Ты опускаешь глаза, и что ты видишь? Гордые фигуры святых? Нет, лишь застывших в камне призраков, убийц и мучителей. Если собрать все жертвы тех, кого приютили своды храма, то наберется, пожалуй, не меньше чем на небольшой город. А священнослужитель, стоящий на лестнице и простирающий к тебе свои очищающие длани? Кто же он такой? Не больше чем жалкий торгаш-обманщик, пытающийся продать наивным глупцам то, чего у него и самого нет. То, что является самой большой ценностью каждого, – душу. И кто после этого честнее? Демон, что забирает ее в обмен на услугу, или же он, облаченный в белое с золотом, который пытается вас уверить, что вы ее случайно обронили, скажем, проткнув кому-нибудь глотку, но с легкостью можете вернуть, стоит лишь кое-что сделать…

«Опустись на колени, сын мой, положи меч – этот символ праведности – перед собой, сложи ладони и закрой глаза». Он требует рассказать ему все. Весьма настойчиво требует рассказать все по доброй воле…

И все говорят… Все и каждый. Но только не Дориан. Теперь нет. Теперь он заходит в храм, не видя перед собой ничего, кроме возвышающейся вдали статуи главного душегуба, что сжимает в руке самое правдивое доказательство его вины – орудие убийства… сотен тысяч убийств…

Раскаяние? Зачем оно? Разве оно поможет воскресить мертвого или же утешить вдову убитого? Сожаление? Вещь, призванная показать страждущим, насколько им больно, открыть им глаза, да так, чтобы от боли те вытекли из глазниц. Очищение? Не бывает такого. Любой сможет, если захочет, доказать тебе, что ты невиновен, что все произошло либо случайно, либо ты просто выполнял свой долг. Любой сможет доказать, кроме тебя самого, если ты не самодур и не лишенный памяти безумец.

Тот, кого раньше звали Дорианом Райкоком, брел по своей стезе праведности всю жизнь, пока не натолкнулся на стену лжи и предательства. Он был командором ордена Златоокого Льва, и словом конклава его готовились избрать Великим магистром. Но подлые интриги, запугивание и подкуп помогли другому человеку столкнуть его с пьедестала. Один из командоров, Джеймс Ричмонд, изворотливый змей, был провозглашен магистром, разными способами – ядом, мечом или словом – убрав всех ему неугодных. Тогда Дориан не смог совладать с собой и обнажил меч… на глазах у сотен людей… на глазах у послушников и конклава… Не сумев совладать со своей яростью, он убил новоизбранного магистра, как убил и всех его подельников в заговоре, треклятых командоров. Гонимый, он бежал, его преследовали, травили собаками, как зверя. Нигде ему не было пристанища, никто не желал предоставить ему укрытие. И тогда он оказался в тени стен Умбрельштада. Черная Цитадель гостеприимно раскрыла ему свои двери… Так он и стал тем, кого все знают сейчас под именем Дориана Сумеречного…

Он шагал по дороге на Гортен, оставив за спиной и Элагон, и многие мили пути… Вскоре он нашел то самое место. Оно располагалось на высоком обрыве над рекой.

Некромант остановился и поглядел на реку – ровная гладь серебристой воды простиралась внизу, являясь преградой между двумя обрывистыми берегами. Здесь он не найдет ничего, столь ему нужного. Пора отправляться в совсем другие места.

Дориан оказался на дороге, и это был уже не Гортенский тракт. Хоть некромант совершил всего лишь шаг, он находился уже не в обычном мире, далеко от родных земель, под чужими небесами, во враждебном краю. Серый запыленный тракт превратился в угрюмую, словно безысходность, дорогу, мощенную черным кирпичом, что тянулась вперед, насколько хватало глаз. По обе стороны от нее лежали угрюмые равнины, вдалеке виднелись пологие холмы, все поросло невзрачной пожухлой травой. Кое-где высились сгорбленные деревья, впившиеся узловатыми корнями в землю, их ветви не издавали ни единого шороха.

Над головой простирался затянутый пурпурными грозовыми тучами небосвод. Воздух был тяжелым, давящим. Порывы черного ветра носились в безумных танцах, рассеивая вокруг себя жар и щедро осыпая землю пеплом.

Дориан стер со лба каплю дождя. На пальце остался багровый след. Даже дождь здесь оказался кровавым – чего еще было ожидать от страны Смерти?

Спустя несколько мгновений зарядил ливень. В небесах ударила белая, как кость, ветвистая молния. Багровые струи дождя стекали по волосам и лицу, разнося кругом назойливый приторный запах. На губах оставался соленый привкус.

Некромант стоял на обрыве – это было то самое, нужное ему, место, он не мог ошибиться: на самом краю в землю был воткнут старый, изъеденный ржавчиной меч, торчащий здесь уже, наверное, добрую сотню лет. Внизу протекала черная река, поблескивающая в некоторых местах блеклой пленкой. Кипящая смола исходила дымом и жаром, ее поверхность пузырилась, а от зловония нещадно резало легкие. Капли кровавого дождя, стучащие по воде, оставляли за собой круги, расходящиеся невероятно медленно и лениво.

Долго ждать чернокнижнику не пришлось: цепляясь руками за уступы и камни, на дорогу из обрыва выбралась дерганая фигура. Смола постепенно стекала с нее, обнажая белую кожу, которая сразу покрывалась кровавыми разводами ливня. Вскоре стало ясно, что это человек, но он совершенно точно не был жив – волосы обесцветились, кожа стала походить на растрескавшуюся за века фреску.