Колодцы знойных долин - Сатимжан Санбаев

— Ты, видимо, пока останешься в ауле, — возразил Абен. — Кто знает, как развернутся здесь события. А верным джигитам скажи о нас: будем ждать их в песках, в местечке Кос-кстау.

Решение Абена явилось для Махамбета неожиданностью. Он с недоумением посмотрел на Хамзу.

— На Уиле следить за Муханом мы приставили Нургали, — пояснил Хамза. — Один раз это нам уже помогло. Здесь без такой уловки, видимо, тоже не обойтись.

— Ну что ж, вам виднее, — согласился Махамбет, немного поразмыслив, и спросил: — Коней замените?

Джигиты оживились.

— Дельная мысль, — подал голос Кумар, вытиравший смоченной в воде тряпкой лицо Ашиму. — Наши устали в пути.

— Повременим, — возразил Хамза. — Адайбек, говорят, из тех хозяев, которые спят и видят, что делается с их лошадьми.

— Тогда не будем пока трогать Адайбека, — подытожил Абен. — Пока Махамбет табунщик, с конями, я думаю, у нас не будет затруднений. А тебе, джигит, следует чаще бывать в ауле, знать все, что там творится.

— Хорошо.

Джигиты снова сели на коней. Ослабевший в пути Ашим и Кумар остались на несколько дней в кибитке табунщика. Махамбет проводил отряд до самых песков и повернул гнедого в сторону аула. Он спешил сообщить джигитам об отряде Абена.

Видя, что в Саркуле и Кзыл-куге скапливается много войск, Адайбек откочевал в урочище Копчий. Это глухое место — сплошной сухостой, овраги с густыми островами зарослей чия и с достаточным запасом трав, где гулял ветер да рыскали голодные волки, должно было, по мнению Адайбека, защитить аул от опустошительных набегов различных отрядов, не щадивших уже и богачей.

Аул Адайбека делился как бы на две части. Так было принято давно, одна часть называлась большим аулом, другая — малым. Просторная шестиканатная юрта Адайбека, покрытая осенью теплым светло-серым войлоком, находилась в центре большого аула. Рядом с ней две юрты его старших жен, потом две хозяйственные юрты, и уже вокруг них располагались родственники, строго соблюдая все родственные линии и отношения. Малый аул, продолжая общее полукружие, раскинулся чуть поодаль, но достаточно было одного взгляда, чтобы определить его обитателей. В рваных, прокопченных маленьких юртах и шалашах жили семьи бедняков.

Трава вокруг аула, несмотря на обилие скота, не вытоптана: пастухи Адайбека опытные, а котаны и жели вынесены подальше от юрт.

После недавних дождей трава даже посвежела, пошла в рост. Но воздух был наполнен лишь запахом начавшей цвести полыни, перебивающим сейчас, к вечеру, запахи всех других трав.

Под окрики пастухов к аулу приближалось разномастное стадо коров. Желтая легкая пыль, огибая холм, стелилась за ними, и редкие приотставшие коровы брели в ней, как в золотистом дыму. Три десятка телят, подросших за лето, оглушительно мычали навстречу стаду и, путаясь в веревках, изо всех сил натягивали поводки. Казалось, они вот-вот разнесут жели.

Из аулов с подойниками в руках направились к жели женщины. За некоторыми из них с плачем увязались детишки. Вышел из юрты хозяин аула. Огляделся по сторонам и, сцепив пальцы за спиной, прихрамывая, тоже зашагал в сторону жели. Женщины, увидев его, заспешили, дети притихли. Пастухи, наоборот, закричали громче. В последнее время Адайбек стал несдержан, раздражителен, и все в ауле опасались внезапной вспышки его гнева.

Адайбек шел мимо кибитки одного из своих пастухов и приостановился, услышав плач детей. Этот плач напомнил ему о случившемся во время откочевки.

«Поделом, сволочи! — зло подумал он. — Не так тебя еще надо было отстегать! Допустить, чтобы бык вспорол брюхо коню, на котором сидишь!»

Дети плакали неумолчно и громко, и временами на них покрикивала старуха. И вдруг взметнулась острая зависть, стиснула сердце.

— Орава!.. — пробормотал он.

Давняя непреодолимая тоска по собственному ребенку охватила его. Она приходила всегда неожиданно. Повисли плечи под стеганым, коричневого шелка халатом. Он ссутулился и пошел, низко опустив голову. О голенища высоких сапог бились сухие стебли клевера, рассыпая коричневые зерна.

Орава… А ему бог не послал ни одного ребенка. Нет детей и от третьей жены. Сколько надежд он связывал с Калимой! Молодая, красивая, здоровая… А если нет сына, то для чего тогда все эти бессонные ночи, бесконечные тревоги, ругань? Для чего?.. Для кого он копит богатство, трясется над каждым ягненком? Для кого он отбирает лучших скакунов? Кому останется все это?..

Адайбек, тяжело дыша, оглядел стадо коров; аул, непривычно притаившийся у зарослей чия; отары овец, рассыпавшиеся в низине, далекие гряды холмов: где-то там табуны… Мысли Адайбека неожиданно обратились на другое, и он, послушный им, заковылял к холму. «Кони — это главное. Столько труда вложено, — стал рассуждать он сам с собой, — и надо их сохранить… Кто поможет мне? Нет! Кто вообще смог бы сохранить коней?.. Никто, кроме Махамбета».

Пока он карабкался по склону, сапоги покрылись густым слоем пыли, нитями паутины. По эту сторону аула он запретил пасти овец.

— Если бы только знать, как долго продлится война, — вздохнул он, взобравшись наверх. Поправил ружье, висящее за плечом, с которым не расставался в последнее время. Долго, пока на глаза не навернулись слезы, смотрел он на далекие сонные холмы. Нет, не видать табунов. Несколько месяцев назад, узнав о намерении Махамбета жениться, он рассердился. Слишком быстро хотят люди выйти из-под его власти!

Адайбек вдруг сорвался с места и стал поспешно спускаться вниз.

— Что ж, когда понадобится мне, я сам выдам Санди замуж, — пробормотал он. — Я сам выдам ее — за того, кто будет послушен мне. Из-за Санди любой джигит будет ползать у моих ног… Махамбет тоже…

Адайбек не спеша подошел к жели. Потом остановился на пригорке и стал наблюдать за женщинами. Отыскал среди них Санди.

Девушка оглянулась, словно почувствовав его взгляд. Потрогала вымя черно-белой коровы и быстро опустилась на корточки. Оттолкнула ладонью морду теленка, крикнула пастушонку:

— Тяни же! Видишь — не дает доить!

Корова двинулась за теленком, и Санди чуть не упала от толчка. Вскочила, подхватила загремевшее ведро и, сделав два шага, снова подсела к корове. Опасаясь удара, корова переждала, отведя голову подальше от пастушонка, и с морды ее, поблескивая на солнце, потянулась длинная нить слюны.

Просторное пестрое платье не может скрыть гибкого, сильного тела девушки. Иссиня-черные волосы выбились из-под красного платочка, закрыв высокий, слегка округлый лоб. Резкими короткими взмахами головы она то и дело убирает волосы с лица. Наконец быстро и сердито прячет их под платок. На тугой щеке, задрожав, осталась капелька молока.

Адайбек подошел еще ближе. И неожиданно вспомнил давние разговоры, связанные с его увлечением матерью Санди. В них не