Дым осенних костров - Линда Летэр

— Что случилось, мое зимнее утро, кто обидел тебя? — шептал он, заглядывая в ее потускневшее лицо и заплаканные глаза.

Наконец Амаранта заставила его отступить; в потрясении, он упал перед ней на колени, сжимая в ладонях ее холодные точеные руки.

— Нам придется расстаться, — обреченно выговорила она.

— Зачем, небо и звезды, что такое говоришь ты, сердце мое?

— Твой отец лишит тебя титула и наследства, если ты женишься на мне, — вновь озвученные слова обрушились на нее со всей своей сокрушительной силой. Видя его пораженное, застывшее лицо, она развернулась и из груди наконец вырвались сдавленные рыдания. Алуин медленно поднялся, осознавая сказанное, пытаясь собрать мысли воедино.

Ее ужасали все альтернативы. Принц не станет жертвовать своим титулом и наследством ради нее; это было бы слишком жестоким испытанием. Она останется одна. Вернуться к Налю не позволит гордость, ни его, ни ее. Тем более, она уже сделала выбор, и одного болезненного перелома для эльфийского сердца более, чем достаточно. Она сама наказала себя: обрекла жениха на жестокую потерю и бесчестье, и все это вернулось к ней самой. Третий поворот, призрачный и неправдоподобный, пугал ее до дрожи. Что если Алуин все же любит ее настолько, что оставит ради нее все, что имел? Само присутствие сомнения вызывало тошноту и горечь. Значит, она сомневается в его чувствах. И не крепка в своих. Чего ждать от такого союза?

Задыхаясь, девушка оперлась об оконную нишу. И вдруг руки, немного дрожащие, но сильные и теплые, обняли ее, развернули, коснулись лица, вытирая слезы.

— Что ты делаешь, — всхлипнула Амаранта. — Мы вправду перешли допустимую черту… Сперва в мыслях, теперь на деле…

Он усадил ее на ближайший стул и опустился на пол перед ней, взволнованный и покорный.

— Ужели полагаешь ты, что я так легко откажусь от тебя, ужели слова мои ничего не значат, и решению моему нет веры?.. — Алуин замер, уткнувшись лицом в ее колени, а она перебирала его волосы, устремив невидящий взгляд в окно, за которым медленно падали с яблонь и рябин желтеющие листья.

* * *

Солнечные блики мечутся по лицу. Сон безвозвратно отступает, возвращая тягостные воспоминания. Тихое движение в комнате, запах свежескошенных трав и земляники. Маленькие ласковые ладошки касаются лба. Нэсса.

— Выздоравливай. Ты всем нам очень нужен.

Говорить слишком трудно. Он сжимает веки и чувствует, как шершавые тиски сдавливают горло, а брови непроизвольно сводятся, образуя на лбу складку. Стыд и безысходность схлестываются между собой. Он, истаивающий и немощный, как последний весенний лед, и такой же бесполезный, быть может, и нужен еще своему роду, однако уже ни на что не годен.

Когда Нэсса, прижавшись щекой к его впалой щеке, вздохнула, тихонько поднялась и вышла из комнаты, Наль обреченно провел рукой по лицу. Тяжесть на пальце привлекла его внимание. Эльф медленно поднял на уровень глаз правую ладонь, повернул тыльной стороной.

Обручальное кольцо. Кольцо обещания. Пусть он не носил его в дозорах, за двадцать одну зиму оно сделалось для него неотъемлемым, как часть самого себя. Настолько, что получив назад кольцо Амаранты, он даже не задумался о своем. Когда он впал в горячку тем утром, его раздели, сняли медальон и все перстни. Одно это оставили, не смея распоряжаться чужим сокровенным, невзирая на безнадежное известие.

Наль рассматривал изделие, в которое вложил частичку своего сердца, словно видел впервые. Тонкие ажурные стебли из золота и метеоритного серебра, будто настоящие, переплетались, пробегая по кругу. Металлы обоих домов. Он — Золотой Цветок, она — серебряная ветвь дома Нернфрезов. Наль специально вырезал рубиновые и сапфировые цветы из единой россыпи корунда.

Какое дурновкусие.

Рука бессильно упала на постель.

После очередных изматывающих процедур его наконец оставили одного. Вновь подняв перед лицом ладонь, эльнор осмотрел обручальное кольцо, бессмысленное и давящее теперь невыносимой тяжестью. Оно снялось совсем легко, словно готовое покинуть палец. Примерившись, Наль замахнулся и зашвырнул кольцо в камин. Болезненный возглас вырвался непроизвольно — при движении не удалось не потревожить ран. Что же, возможно, так и должно осуществляться подобное решение — с болью, через силу, по живому. Слабость и скованность тела помешали ему — вместо того, чтобы попасть в глубину камина, кольцо упало недалеко от решетки. Тем не менее, дело было сделано, и утомленный эльнор откинулся на подушках и закрыл глаза.

* * *

— Отец! Мне нужно говорить с тобой!

Ингеральд поднял взгляд от деловых бумаг, которыми был завален весь обширный ореховый стол на оканчивающихся звериными лапами ножках.

— Ты вправду собрался лишить меня наследства?

— Твоя возлюбленная уже сообщила тебе об этом?

— Как мог ты быть так жесток с ней! Она проплакала несколько дней и перестала появляться при Дворе.

— Если она действительно тебя любит, это не должно ее смутить.

Взгляды короля и принца скрестились.

— Я не верю, что ты способен на это.

— Еще недавно не верил я, что мой сын способен обесчестить три рода. — Ингеральд встал и вышел из-за стола. Движения его были твердыми, но во взгляде сквозила давняя неизбывная усталость. Он словно пережил какое-то внутреннее горе, что ослабило его изнутри, как дерево, стоящее прямо и еще зеленеющее, но прожженное молнией.

Скрестив руки на груди, Алуин непроизвольно, как отец, поднял подбородок и сверкнул глазами.

— Лишив меня наследства, ты лишь усугубишь скандал, и тот выйдет даже за пределы королевства.

Ингеральд горько усмехнулся.

— А ты надеялся спрятать уши? Он непременно выйдет за пределы, как только будет объявлено о вашей помолвке.

— Как бы то ни было, если ты желаешь отравить всю мою дальнейшую жизнь, я жестоко разочарован в тебе. Ужели тебе совсем не жаль?

— Ты сам отравил свою дальнейшую жизнь, сын, — с болью отвечал король. — Ты отравил свой будущий брак. Мне бесконечно жаль тебя. На чужом горе не взрастить радости, однажды соединенные сердца невозможно разлучить, не порвав. Даже если леди Амаранта действительно любит тебя, ей не освободиться от прошлого, что встанет между вами. И в союзе вашем, и на брачном ложе вас всегда будет трое.

Юноша содрогнулся, но не отступил.

— Скажи лучше, будешь ли ты доволен, оставив нас в нищете и презрении? Что скажут тебе твои внуки, которых обречешь на жалкую, полную борьбы за существование жизнь?

— А ты искушен в манипуляции, — повел бровью Ингеральд. — Вот чему учился ты, пока мы берегли тебя от потрясений и жестокости внешнего мира. В нищете я вас не оставлю, и это тебе прекрасно известно, потому ты так