Заложники обмана - Майкл Уивер

– Это отлично, что вы будете на связи, – продолжал разведчик. – У меня вполне могут появиться сведения о Чарли или его сыне. Но предупреждаю: будьте осторожны. Я люблю вашу живопись. Удачи.

Джьянни поблагодарил его еще раз, повесил трубку и пошел изучать расписание вылетов на Неаполь.

Нашелся пятичасовой дневной рейс “Алиталии” с вылетом из аэропорта Даллес; этим рейсом Джьянни добрался бы до Неаполя по крайней мере на три, а то и на четыре часа раньше Дарнинга. Он взял билет на этот рейс.

Потом отправился в гостиницу, чтобы подготовиться к еще одному посещению Италии.

Витторио, только не умирай без меня. Я уже близко. Мне нужно еще немного времени.

Глава 73

Генри Дарнинг спустился вместе с сопровождающим клерком в подвал банка и почувствовал, что дышит особым, неподвижным и безжизненным воздухом – как в могиле.

Конечно, это было лишь его воображение. Воздух внизу ничем не отличался от воздуха в верхних помещениях банка. И тем не менее мертвенный холод овеял его лицо, словно он переступил невидимый барьер и вошел во владения смерти.

Стало еще хуже, когда он остался в помещении для личных сейфов один на один со своей металлической шкатулкой, потому что едва он открыл ее, как все подробности совершенных в прошлом убийств обрушились на него одновременно.

Вот оно.

Вот оригиналы – отнюдь не копии! – свидетельств, собранных против Карло Донатти. Страховой полис Дарнинга от неожиданной смерти в течение последних десяти лет. Донатти в конце концов обвел его вокруг пальца и назначил эту цену за избавление от более прямой и непосредственной угрозы.

Министр юстиции понимал, что ему придется с этим справиться. Те, кто не хотел или не мог покориться неизбежному, попросту погибали, а он не имел намерения погибать. И все же, сидя один в подвале и глядя на то, что оплачивало предательство Донатти, Дарнинг испытывал ощущение, которым нельзя было пренебречь и которое нельзя было отбросить, потому что оно предвещало дополнительную и наихудшую угрозу его плоти, если отнестись к нему несерьезно.

От таких, как Карло Донатти, угрозы исходили повсеместно. Было невозможно уяснить, где начинается и чем кончается влияние Донатти. Диапазон велик: от жалкого наркомана в темном переулке до главы государства в раззолоченном дворце. Карло стоило поднять телефонную трубку – и некто в далеком городе на дальнем берегу кончал счеты с жизнью.

Генри Дарнинг понимал и принимал как данность, что уступить этому человеку содержимое металлической шкатулки практически означает уступить ему право на себя. В лучшем случае превратиться в обезьяну на цепочке у Карло Донатти, в худшем – в глыбу цемента на дне Потомака.

Он сидел в маленькой, напоминающей могилу комнате и размышлял об этом. Слушал, как стучит сердце, – словно помпа в трюме тонущего корабля. Он мог потонуть, задохнуться в дыму, или ему размозжило бы голову обломком деревянного бруса.

Так он сидел, пока не стало невмоготу.

Он хотел избавиться от убийства и от страха. Хотел снова стать порядочным, разумным человеком, гордиться собой и своим будущим. Хотел любить Мэри Янг так, как не любил до сих пор ни одну женщину.

Так он сидел, пока не пришел к уверенности, что так или иначе добьется желаемого. У него по-прежнему железная воля. Он не потерпит неудачу.

Все в порядке, подумал он, и принялся перекладывать нужные бумаги из шкатулки в кожаный кейс, который принес с собой.

Теперь, когда он принял решение, все казалось проще.

Я могу это сделать, сказал он себе, и ощутил нечто похожее на торжество. Вероятно, как тот, мелькнуло у него в мозгу, кто преодолел первый пугающий барьер страха и примирился с неизбежностью смерти.

Настолько ли необычен, настолько ли исключителен самый акт смерти?

И кому в конечном итоге недоставало умения его совершить?

Через несколько часов им предстояло расстаться и лететь в Италию на разных самолетах, поэтому Дарнинг пришел домой рано и занимался любовью с Мэри Янг.

Он удивлялся самому себе: со своей постоянной склонностью к рефлексии он не ожидал, что так сильно будет подвержен воздействию Мэри.

Мне бы уже следовало лучше разобраться в этом.

Но он понимал, что не в этом дело. В нем росло и развивалось нечто совершенно новое, не похожее на его обычные эротические побуждения и потребности. У него появились основания надеяться, что это начало истинной любви.

Ему вдруг подумалось: вполне вероятно, что у них все происходит в последний раз. Во всяком случае, для него это весьма реально. Ему стало так неспокойно, что вожделение угасло и прекратилась эрекция.

Мэри откинулась назад и посмотрела на него:

– Что-нибудь не так?

– Это случается, ты же знаешь, – улыбнулся Дарнинг.

– Но не с тобой.

Он лежал, держа ее в объятиях.

– Боюсь, что даже и со мной. Когда подключаются разные мысли.

Мэри легко поцеловала его.

– Значит, ты сейчас думаешь не только обо мне? – спросила она.

– Ты единственно важный предмет моих размышлений. Однако на этот раз и отвлечение связано с тобой.

– Каким образом?

Дарнинг потянулся за сигаретами, закурил и начал соображать, как много можно рассказать Мэри. Не все, конечно. Но значительно больше, чем до сих пор.

– Таким образом, – заговорил он, – что если я не буду столь удачлив в своей поездке, как надеюсь, то занимаюсь с тобой любовью сегодня в последний раз.

Мэри Янг молчала.

– И еще кое о чем тебе стоит узнать, – продолжал он. – Помимо разных дел и делишек, какими я нынче днем занимался, я оформил завещание. Ты теперь законная наследница более чем восьмидесяти процентов моего состояния. Так что, ради Бога, не исчезай, если что-нибудь случится со мной в Италии. Если не хочешь, чтобы пятнадцать или даже двадцать миллионов долларов зацапали и разделили между собой десятки жадных законников и чересчур многолюдных благотворительных организаций.

– Генри…

Он мягко положил ладонь ей на губы.

– Пожалуйста, обойдись без лицемерных восклицаний протеста и благодарности. Мне приятно думать, что ты оказалась по-настоящему голодной и алчной и достаточно умной для того, чтобы вытянуть из меня миллион в нашей оригинальной сделке. Беспокоит меня лишь одно: что, если ты, сильно разбогатев, утратишь свою преступную и житейскую изворотливость, которая так увлекла меня, и сделаешься милой и обаятельной?

Мэри отбросила его руку.

– Мать твою, Генри! И твои пятнадцать или двадцать миллионов тоже!

– Ах, ты по-прежнему моя девочка!

– А ты по-прежнему подлый, затраханный сукин сын!

– Точно, – согласился он. – Как это славно, а?

– Ничуть. Это мерзко, я это ненавижу.

– Верно. Однако запомни одно. Если ты доживешь до ста лет и проведешь остаток дней в инвалидной коляске, все равно знай, что никто не был так близок к тому, чтобы полюбить тебя, как я.

Глава 74

Витторио Батталья проснулся в мотеле в лихорадочном жару, который час от часу становился сильнее.

Во сне его мучили кошмары. Теперь он попытался подняться с постели, но голова закружилась, и он снова повалился на одеяло. Тошнота одолевала его.

Во второй половине дня он, спотыкаясь, падая, чуть ли не ползком добрался до ванной комнаты, встал коленями на выложенный плиткой пол и склонился над унитазом. Его буквально вывернуло наизнанку. Каждое усилие, каждый позыв на рвоту отдавались острой болью в ранах, только-только заживленных и, казалось, готовых от напряжения вновь открыться.

А может, они и открылись.

Потому что когда Витторио вернулся на кровать, то увидел, что на повязках проступили пятна разной интенсивности цвета. В таких делах он был далеко не новичком, в прежние годы ему не меньше девяти раз пришлось лечиться от огнестрельных ран, и он вполне ясно представлял возможные осложнения.

Он мог валяться здесь, в комнате мотеля, до тех пор, пока не сдохнет от инфекции или от внутреннего кровотечения.

Мог вызвать машину “Скорой помощи”, которая отвезла бы его назад в больницу, и таким образом боевики Дона Сорбино получили бы повторный шанс и расправились бы с ним окончательно.

И, наконец, он мог добраться до дома доктора Курчи, надеясь на то, что люди Сорбино там уже побывали и ничего не нашли.

Елена и Лючия – единственный разумный выбор для него. Неприятно, даже более чем неприятно снова втягивать их в историю, но Витторио еще не был готов умереть.

Попеременно либо впадая в сон, либо потея, либо дрожа от лихорадочного озноба, Витторио дожидался вечерней темноты.

Он умылся, привел себя в порядок, полистал местный телефонный справочник и отыскал в нем домашний адрес Елены Курчи: Виа Томазо, 846. Вызвал такси и попросил приехать за ним через десять минут.

Когда такси прибыло, он велел отвезти себя не к дому 846, а к дому 826, чтобы не останавливаться непосредственно возле жилища Елены. Витторио надеялся, что оставшиеся сто ярдов сумеет преодолеть сам.