Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Адвокаты правительства были связаны по рукам и ногам. Представителей союзных держав заверили, что будет принят немецкий закон, который заставит председателя Имперского банка присоединиться к Банку международных расчетов. Журналисты спрашивали меня, соглашусь ли я с таким законом, на что я, улыбаясь, ответил:

— Я слишком законопослушный гражданин, чтобы отказываться подчиняться немецкому закону. Однако оставляю за собой право делать собственные выводы из такого предложения.

Положение выглядело безнадежным. 3 марта 1930 года я передал личное послание президенту фон Гинденбургу, в котором определил свои взгляды. 6 марта у меня была продолжительная беседа с президентом, в ходе которой я снова изложил суть моих возражений против отклонений от плана Янга. Поэтому я попросил его понять причину, которая заставляет меня вынести ему на суд решение о моей отставке.

Характер нашего разговора лучше всего передает письмо, которое в тот же день прислал мне президент фон Гинденбург.

«Дорогой председатель Имперского банка!

С сожалением узнал из вашего послания от 3-го числа сего месяца и нашего сегодняшнего разговора о вашем решении уйти в отставку с ответственного поста председателя Имперского банка. Как я уже говорил, я весьма огорчен этим решением. Поскольку мои попытки в ходе нашего сегодняшнего разговора убедить вас остаться в должности оказались напрасными, я должен отнестись к вашему решению как к окончательному.

На мою просьбу к вам хотя бы отсрочить отставку вы ответили, что определите дату своего ухода по соглашению с правлением и генеральным советом Имперского банка и что для вас не имеет значения, состоится ли отставка через четырнадцать дней или через три месяца. И я отметил также, что вы обещали проинформировать меня о своем возможном решении.

Далее, в ходе сегодняшней беседы вы согласились учесть мою просьбу не предавать гласности причины вашего решения, которые изложили мне в своем письме. Но вы также оставили за собой право выбора, в какой форме это сделать, поскольку сочли своим долгом объяснить общественности реальную причину своего решения. Поэтому я снова взываю к вашим чувствам патриотизма и ответственности, а также горячо желаю, чтобы вы представили публике какую-нибудь другую причину своей отставки, нежели ту, что изложили в конце своего письма. Особенно прошу вас изъять доводы, относящиеся к «свободе действий», предоставленной, по вашему мнению, планом Янга странам-кредиторам, среди которых вы особенно выделяете Польшу. Мне представляется это неверным истолкованием, которое до сих пор выдвигалось только радикальной оппозицией, но не поддерживалось правительством Франции. Поэтому было бы в высшей степени прискорбным и предосудительным, если бы вы представили простое заявление в Гааге (тем более по вопросу, который оправдан международным правом) как первый возможный шаг в навязывании новых санкций. Мне хотелось бы также попросить вас опустить замечание в конце вашего письма по поводу опасности, которая угрожает нашей валюте, а также намеки относительно возможности новой инфляции, поскольку такие замечания, исходящие от столь выдающегося лица, нанесут ущерб нашей экономике, вызвав отток капитала и трудности с получением займов.

Впоследствии у меня будет случай отметить ваш ценный и выдающийся труд для Германии, ваше служение нашей стране, когда ваше решение — о котором я так сожалею — станет свершившимся фактом.

Примите, пожалуйста, мои заверения в глубочайшем уважении и поверьте мне.

Искренне ваш,

фон Гинденбург».

Само собой разумеется, что вторая часть моего письма, объяснявшая мотивы моей отставки, была изменена при публикации. Я не собирался создавать ненужные трудности для правительства. К сожалению, я пострадал от этого, поскольку мою отставку иногда неверно воспринимали даже люди, исполненные самых благих намерений. Сегодня больше нет причин что-либо скрывать. Когда вступил в силу меморандум Гувера, план Янга прекратил существование — почти через пятнадцать месяцев после своего появления.

Пресса и рейхстаг обвиняли меня в том, что я якобы неоправданно чинил трудности для правительства. На это Мольденгауэр отвечал в рейхстаге с честью и достоинством: «Все наши дела с Шахтом осуществлялись на основе полного взаимопонимания, я же лично никогда не имел с ним серьезных разногласий… Действия доктора Шахта согласуются с его ощущением, что он больше не несет ответственности за план Янга. Никто не может отрицать тот факт, что план временно вызывал в правительстве некоторое смятение… Я сожалею о его отставке, но сознаю, что он выбрал путь, открытый для человека его положения».

Легко понять, что я тогда много размышлял о последних годах. 19 октября 1924 года, через год после моего назначения, федеральный канцлер (Маркс) писал:

«Перед вводом в обращение рентной марки 15 ноября прошлого года федеральное правительство нуждалось в помощи выдающегося эксперта по банковским вопросам, чтобы провести обусловленные им меры. В ответ на эту потребность вы сразу предоставили себя в распоряжение общества за несколько дней до того же 15 ноября. Большое значение вашего сотрудничества в деле введения в обращение рентной марки, а также стабилизации ценности новой валюты признается правительством с высокой оценкой и благодарностью.

С величайшим уважением и признательностью,

искренне ваш,

Маркс».

22 октября 1924 года отец прислал мне поздравительное письмо, написанное в его непретенциозном стиле, которое я храню как память:

«Дорогой Яльмар!

Мыс мамой шлем тебе самые сердечные поздравления в связи со вчерашним обращением федерального канцлера. Все, о чем я когда-либо мечтал и к чему стремился в юности, но так и не достиг, я вижу реализованным в тебе. Мы с мамой рады, что дожили до этого дня. Мы гордимся тобой и надеемся, что ты будешь пользоваться плодами своих трудов долгое время.

С любовью,

твои родители».

Глава 34

Частная жизнь

Оставление поста председателя Имперского банка далось мне нелегко. В течение более шести лет своего нахождения во главе банка мои отношения с коллегами-директорами и банковским персоналом приняли столь доверительный характер, что в банке восстановился и возрос «корпоративный дух», которым он славился с давних пор.

Кроме того, за время моей работы деятельность Имперского банка приносила немалую пользу немецкой экономике, а его репутация в финансовом мире достигла прежнего высокого уровня. Мы также поддерживали связи с ведущими центральными банками по всему миру.