Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Кроме того, за время моей работы деятельность Имперского банка приносила немалую пользу немецкой экономике, а его репутация в финансовом мире достигла прежнего высокого уровня. Мы также поддерживали связи с ведущими центральными банками по всему миру.

Мои деловые поездки совершались не только в европейские столицы, но также в Нью-Йорк, где я нашел в лице Генри Стронга, тогдашнего главы Федерального резервного банка, особенно благожелательного друга и советника.

Стронг был первоклассным знатоком финансовых и банковских условий в Соединенных Штатах, горячо заинтересованным в координации деятельности американского денежного рынка с зарубежными рынками. Этой цели служили в дальнейшем наши встречи председателей центральных банков как в Европе, так и в США. Наши собрания в небоскребе Федерального резервного банка посещали главы центральных банков Нью-Йорка, Лондона, Парижа и Берлина. Дискуссия неизменно проходила в атмосфере полной гармонии.

Даже в период сухого закона Стронг не пренебрегал алкоголем. В знак благодарности за его гостеприимство я прислал ему однажды ящик самого тонкого во всей Германии (и самого крепкого) вина из Пфальца. Во время очередной встречи со мной и коллегами в Нью-Йорке он сказал:

— У меня осталась бутылка вашего прекрасного вина. Вы должны разделить ее со мной за ланчем.

Во время трапезы он поднял бокал и приветствовал нас словами:

— Господа, этот чудный свет мозельского прислал мне Шахт.

Я немного опешил, но затем рассмеялся и сказал:

— Стронг, если ты называешь это светом мозельского, то я пришлю тебе в следующий раз настоящий спирт.

Другой забавный эпизод был вызван тем, что Имперский банк поместил в Федеральный резервный банк в Нью-Йорке немалые депозиты в золоте. Стронг собрался не без гордости показать нам хранилища, расположенные в глубоком подвале под зданием, и заметил:

— Господин Шахт, вы увидите, где хранится золото Имперского банка.

Пока персонал банка разыскивал тайник с золотом Имперского банка, мы со Стронгом прогуливались по подземелью. Несколько минут подождали, наконец ему сообщили:

— Господин Стронг, мы не можем найти золото Имперского банка.

Стронг смутился, но я его успокоил:

— Не важно. Я верю, когда вы говорите, что золото там. Даже если его нет там, вы нашли хорошее место, куда его переместить.

К сожалению, я оставил одну существенную проблему нерешенной, когда подошло время отставки. Это проблема иностранных займов Германии.

Перед лицом сложившегося положения я говорил: «Без сомнения, в Германии не найдется человека, который допустил бы, чтобы автономия и федерализм стали препятствием финансовой и монетарной политики, несущей благо всей стране».

Я ошибался, к несчастью: таких людей было много. В результате финансовая политика страны влекла ее к катастрофе. Даже письмо президента Гинденбурга от 2 апреля 1930 года — даты моей официальной отставки — не могло рассеять тревогу.

«Когда в роковые дни 1923 года вас призвали на ответственный пост уполномоченного по национальной валюте, вы сыграли решающую роль в преодолении обстоятельств, которые представляли в то время величайшую опасность для Германии. Среди тех, кто имеет заслуги в воссоздании консолидированной валюты, ваше имя навсегда займет место в первом ряду.

В течение более шести лет пребывания председателем Имперского банка вы считали первейшим долгом сохранять и укреплять то, что было внедрено в практику при вашем дальновидном содействии».

Прекрасные, уважительные слова. Но — увы! — только слова, которые были бессильны предотвратить опасность, угрожавшую всей Германии и ее народу.

После ухода из Имперского банка мы с женой наконец уехали в Гюлен, поместье, которое я приобрел в 1926 году. Гюлен входит в состав небольшого города Линдова, который так живо описан Теодором Фонтане в его книге «Странствия по марке Бранденбург». Город расположен примерно в восьмидесяти трех километрах к северу от Берлина.

В студенческие дни в Берлине я часто видел Теодора Фонтане в театре, где тот считался выдающимся критиком. Мое личное восхищение им и его романами побудило меня позднее приобрести на аукционе то, что, насколько мне известно, является единственным портретом великого прусского поэта, написанным масляными красками. Это работа Ханса Фехнера, и она висит в моем кабинете до сих пор как напоминание об ушедших прекрасных днях.

Старая бранденбургская песня «Пари в вышине, о красный орел, пари высоко над болотами, песками и темными хвойными лесами» вполне соответствует характерным чертам Полена. Здесь большей частью типичная бранденбургская песчаная почва и сосновые леса, а кое-где встречаются болотистые луга, пастбища и сельскохозяйственные угодья. Гюлен отнюдь не был выгодным вложением в недвижимость. Однажды, когда мою дочь спросили, где находится поместье отца, она ответила: «Это зависит от направления ветра». Район был не слишком прибыльным, так как на большей его территории во время Первой мировой войны были вырублены леса, бревна использовались для крепежных стоек. Почти треть территории, предназначенной для новых лесопосадок, оставалась выжженной с конца войны. Я взялся за интенсивное насаждение леса в этой местности и организовал посадку по меньшей мере трех миллионов деревьев.

Несмотря на плохое состояние пахотной земли и наличие лугов и пастбищ, я занимался и сельским хозяйством, что влекло за собой значительные расходы. С типичным честолюбием горожанина, который хочет «казаться фермером», я преуспел в получении приза за производство молока, между тем моя деятельность по разведению свиней вскоре обеспечила поросятами всех соседей.

Мне доставляли удовольствие не только сельскохозяйственные работы и лесопосадки, но также производство кирпичей, которое я наладил на небольшом острове ближайшего озера. Еще большее удовольствие я получал от прогулок час за часом в лесах с болотистыми полянами и красивыми видами озер, окружающих поместье с трех сторон.

Такое уникальное положение являлось, вероятно, причиной обилия дичи. Я не большой любитель охоты, предпочитаю заповедные места и всегда беру свою подзорную трубу, когда оставляю дома ружье.

Осенью сюда всегда приходили благородные олени, везде слышался рев самцов. Более или менее здесь водились косули, лисицы, барсуки, зайцы, нельзя не упомянуть и диких кабанов. Пернатые были представлены всеми видами ястребов, среди которых выделялся красный коршун. Среди водоплавающих птиц встречались цапля, крохаль, утка и гагара. Предметом нашей особой гордости была пара журавлей, которая каждый год возвращалась к своему гнезду посреди глубокого пруда.