Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Ада и Руби шли по ней, пока не наступила ночь, а снег все падал и падал. Облака скрывали луну плотной пеленой, тем не менее на снегу, в тех местах, где он собирался под черными стволами деревьев, было светло.

Укрытие — вот о чем думала Ада и, подходя к каждому каменистому выступу, говорила: «В этом месте мы могли бы переночевать». Но Руби заявила, что она знает лучшее место или, по крайней мере, ей кажется, что оно должно быть где-то поблизости, и они двигались дальше.

Со временем они подошли к какому-то нагромождению больших плоских камней. Руби озиралась вокруг, пока не нашла то, что искала: три камня, которые были свалены друг на друга, так что получился навес вроде случайно образовавшегося дольмена с плоскими боковыми стенами и плотно прилегающей крышей, наклоненной назад под углом, так что дождевая вода скатывалась с нее. Между камней образовалось помещение размером не больше голубятни, но вполне достаточное, чтобы сидеть и перемещаться по нему. Аде это сооружение напомнило символ числа «пи». Внутри пол устилали сухие листья. В двадцати ярдах из камня бил родник. Вокруг стояли каштаны и дубы, которых никогда не рубили со дня их появления. Лучшего места для привала нельзя было найти. Руби сказала, что, хотя уже несколько лет она не приходила сюда, здесь ничего не изменилось, все осталось совершенно таким же, как во времена ее детства; тут она провела не одну ночь, когда в одиночестве бродила по лесу в поисках еды.

Руби и Ада собрали охапки самых сухих веток, которые смогли найти, и через полчаса у них уже горел костер у входа в убежище. На огне стоял котелок с водой. Когда вода закипела, они, сидя на подстилке, съели несколько сухих лепешек, запивая их кипятком, и немного сушеных яблок. Кружочки от яблок были такие маленькие, что вряд ли могли утолить голод, но их резкий вкус собрал вместе все лучшие свойства миновавшего теплого времени года.

Они мало говорили во время еды, только Ада сказала, что парень из Джорджии не очень похож на других мужчин. Руби ответила, что она находит его не намного лучше большинства мужчин, чье главное свойство состоит в том, чтобы извлекать выгоду даже тогда, когда кто-то поставит ногу на его спину во время пробуждения.

Когда они поели, Руби смела листья с пола ладонью, копнула землю и потерла ее пальцами, потом протянула ладонь к огню, чтобы увидела Ада. Частички древесного угля и осколки кремня. Остатки древнего огня и наконечников стрел растрескались и превратились в труху. Мельчайшие чешуйки давно умершей надежды.

Никто из них ничего не сказал, но Ада порылась в этих осколках и нашла почти целый наконечник и почувствовала успокоение оттого, что люди в какие-то туманные давние времена делали то же, что и они, — обнаружили убежище в камнях, ели и спали.

Снег падал с тихим свистом, сильно похолодало, но огонь скоро нагрел камни, и, когда Ада и руби завернулись в одеяла, зарылись в сухие листья и насыпали еще листьев поверх, им стало тепло, как будто они лежали дома в кровати. Как дома, подумала Ада. Заброшенная тропа через горы и реки. Ни души вокруг. Каменное убежище, теплое, сухое и необычное, словно жилище эльфов. Хотя кто-то другой мог увидеть в этом сооружении из камней просто голую нору, оно так подходило к ее нынешним нуждам, что она могла бы просто приехать сюда и жить здесь.

Костер отбрасывал причудливые тени на наклонный камень крыши, и Ада обнаружила, что если смотреть на огонь достаточно долго, то будут формироваться очертания разных зверей. Птица. Медведь. Змея. Лисица. Или, может быть, волк. Огонь, похоже, только и делал, что воспроизводил образы животных.

Эти картины навеяли Аде воспоминание о песне, которую пел Стоброд. Она накрепко врезалась ей в память. Ада запомнила эту песню, потому что она была необычайно лирична, а пение Стоброда — настолько выразительным, что Ада могла предположить, что в песне нашли выход его самые глубокие переживания. Песня рассказывала о воображаемом поведении того, кто ее пел, что он сделал бы или какую имел бы силу, став каким-нибудь созданием животного мира. Ящерицей в ручье — чтобы слышать пение своей любимой. Птицей с мощными крыльями — чтобы вернуться к любимой, плачущей и стонущей, пока он умирает. Кротом в земле — чтобы рыть основание горы.

Аду тревожила эта песня. Животные казались удивительными и ужасными в своих желаниях, особенно крот, маленький бессильный отшельник, слепое существо, побуждаемое одиночеством и негодованием нести разрушение окружающему его миру. Но более удивительным и ужасным был человеческий голос, произносящий слова песни, желая перестать быть человеком, чтобы облегчить боль, вызванную потерянной любовью, обманутой любовью, чувством, оставшимся невыраженным и ненужным.

Ада слышала по дыханию Руби, что та еще не спит, и спросила:

— Ты помнишь песню, которую твой отец пел про крота в земле?

Руби сказала, что да, помнит, и Ада спросила ее, не думает ли она, что Стоброд сам написал эту песню. Руби ответила, что есть много песен, о которых нельзя сказать, что кто-то один их написал. Песня ходит от скрипача к скрипачу, и каждый добавляет к ней что-то свое или выбрасывает из нее что-то, так что со временем эта песня начинает отличаться от той, которой она была, и узнать ее можно лишь по мелодии или настроению. Но нельзя сказать, что песня стала лучше, так как, и это верно для всех человеческих усилий, в ней ничего не улучшалось. Любое добавление означает и какую-то потерю, и не так часто бывает, что, когда вещь что-то теряет, это ей на пользу, так что со временем даже лучше будет от нее избавиться. А думать по-другому — значит проявлять гордыню.

Ада лежала и смотрела на тени от костра и слушала, как снег шуршит, падая на листья, и скоро забылась в сне без сновидений и даже не проснулась, когда Руби поднялась, чтобы подбросить еще веток в костер. Когда Ада на рассвете открыла глаза, она увидела, что снег уже не падал так густо, но все еще не прекратился и лежал на земле толстым слоем. Ни Руби, ни Ада не торопились начать этот день. Они сидели, завернувшись в одеяла. Руби подула на угли и разожгла костер. Она поджарила кусочки сала, натопила из него жира и положила шкварки на плоский камень. Затем добавила к жиру воды и сварила котелок овсянки, а потом добавила туда шкварки с камня и размешала их вместе с кашей. В котелке поменьше Ада вскипятила чай, и, когда они потягивали его, Руби рассказала, как она впервые пила чай у миссис Суонджер. Это так ей понравилось, что она даже дала Стоброду горсточку чая, завязанную в тряпку, когда он отправился охотиться на енотов. В следующий раз она увидела его через несколько недель и спросила, как ему понравился чай. Стоброд сказал, что так себе и он находит его не лучше любой другой зелени. Руби пришла к выводу, что он варил его и ел со шкварками, как кресс-салат.

Добравшись до развилки, они обнаружили только Тренделя, лежавшего под тополем лицом вверх. Его почти занесло снегом. Вокруг него слой снега был более тонким, чем на нем самом, и было ясно, что снег сначала подтаивал, а потом перестал. Руби смахнула снег и взглянула на его лицо. Трендель все еще улыбался, хотя в его глазах застыло смущение, а может, это был взгляд смерти. Руби приложила ладонь к его толстой щеке, затем прикоснулась кончиками пальцев к его брови, словно для того, чтобы поставить на нем знак «не годен».

Ада отвернулась и стала разгребать снег носком ботинка. Вскоре она откопала обломки банджо, затем смычок — сломанный струнодержатель свисал с конского волоса. Она разгребала снег вокруг в поисках скрипки, но не нашла ее. Ни скрипки, ни Стоброда.

— Где он? — спросила Ада.

— Никто, кроме этого парня из Джорджии, не может рассказать нам всю правду, — сказала Руби. — Живого или мертвого — они взяли его с собой.

Ада и Руби решили похоронить Тренделя возле каштана, на маленьком земляном выступе вверх по тропе. Земля поддавалась легко, и мотыга почти не понадобилась, так как замерз только тонкий верхний слой почвы, а земля под ним была черной и рыхлой. Они по очереди копали яму лопатой, и вскоре им стало жарко в верхней одежде, они сняли ее и повесили на ветки дерева. Затем они замерзли, но не одевались, чтобы не промочить одежду потом. К тому времени, когда они пошли на поиски камня, чтобы отметить могилу, у них уже была порядочная яма, правда, всего в два фута глубиной. Ада считала, что для могилы необходимо не меньше шести футов, но Руби сказала, что хватит и двух.

Подойдя к Тренделю, каждая из них взялась за ногу, они подтащили его к могиле и столкнули туда. У них не было гроба, не было даже запасного одеяла, чтобы завернуть тело, так что Ада положила ему на лицо свой носовой платок, прежде чем они забросали его землей. Когда земля заполнила могилу и только носок от его башмака торчал наружу, Ада заплакала, хотя она видела этого парня всего лишь один раз тогда, у костра, и все, что она слышала от него, — слова о том, что музыка Стоброда сделала ей хорошо.