Цитадель - Октавиан Стампас

Внутри прибежище госпожи Жильсон не выглядело похожим на тюрьму. Эта обольстительная авантюристка всегда стремилась обеспечить себе максимум комфорта.

Стены алькова были задрапированы настоящим китайским шелком, который стоил немногим дешевле листового серебра, по углам стояли плоские эллинистические светильники, завезенные в эти места еще вельможами Селевка, а после перенятые светской палестинской знатью. Хозяйка сидела на ложе, покрытом шкурами рысей.

Госпожу Жильсон трудно было назвать красавицей в прямом смысле слова, но нельзя было не признать обольстительной. Искусством нравиться мужчинам она владела в совершенстве. Она пыталась, на всякий случай, пробудить интерес к себе даже в тех из них, которых боялась. Де Труа эта ее особенность смешила, но он своей иронии старался не обнаруживать, делал вид, что не понимает смысл ее кокетства.

— Вы все сделали как я велел? — спросил он входя.

— Да, — с деланной робостью в голосе ответила она, поправляя тонкую диадему на своих волосах.

— Когда он должен приехать?

— Я написала ему, что жду его всегда, и что мое сердце…

— Но так можно просидеть здесь и прождать целый день.

Госпожа Жильсон надула губы.

— Мое письмо не могло оставить его равнодушным…

Де Труа поморщился, красавица замолкла.

— Вы твердо запомнили откуда у вас эти документы?

— Если вы не считаете меня неотразимой женщиной, это не дает вам право сомневаться в прочих моих достоинствах. Я оказала ордену столько услуг, иногда такого рода…

И этот монолог ей не суждено было договорить, два раза ее прерывал этот урод, а теперь это сделал приближающийся стук копыт.

— Гизо! — крикнул де Труа.

Юноша появился мгновенно.

— Скажи этим дикарям, чтобы они попридержали свои топоры.

Оруженосец бесшумно исчез.

Де Труа отогнул драпировку и открыл небольшую потайную дверь. Прежде чем в ней исчезнуть, обернулся и погрозил госпоже Жильсон своим неправильно сросшимся пальцем.

Граф Рено Шатильонский вошел в изящный альков тамплиерской шпионки походкой только что ожившей каменной статуи. Одежда его была покрыта пылью так, что каждым движением он рождал вокруг себя облака. Глаза смотрели выжидающе и проницательно.

— О, Рено, как ты запылился, я прикажу принести тебе умыться?

— Где письма? — глухо спросил граф.

— Мы не виделись больше года, неужели ты не хочешь вспомнить о… — жалобно спросила хозяйка, пытаясь принять позу пособлазнительней.

— Письма! — Рено шагнул вперед, протягивая свою рыцарскую пятерню.

— Но, Рено, это, наконец, обидно, — любая другая женщина нестерпимо страдала бы осознавая до какой степени бессильно ее кокетство. Впрочем, кто знает, может быть разочарование и отчаяние появившееся в облике госпожи Жильсон было, отчасти, искренним.

— Я отдам их тебе, но только в обмен на проведенную со мною ночь, — с жалким вызовом сказала шпионка. Так ей было велено. Граф посмотрел на нее как на полоумную.

— Если ты немедленно не предъявишь то, ради чего я сюда приехал, я тебя задушу вот этой самой рукою. О том как я бросаю слова на ветер, ты знаешь.

— О, Рено, — сдавленно прошептала госпожа Жильсон, — письма там.

— Где там! ?

— Под светильником.

Рено в два шага оказался рядом с тайником, резко наклонил его и из-под широкой бронзовой пяты светильника достал несколько расправленных листов пергамента. Из наклоненного светильника хлынуло горящее масло. Шелк драпировки вспыхнул. Хозяйка истошно завизжала. Не обращая на это никакого внимания, граф Рено вышел вон. На крик госпожи прибежали слуги и кое-как потушили занимавшийся пожар.

Явился и де Труа из своего тайника.

Шпионка плакала, она сама не знала чего ей больше жаль, дорогой драпировки или сорвавшегося свидания.

— Не плачьте, — брезгливо сказал де Труа, — вы даже не представляете, как вы ему отомстили за его небрежность.

— Как дорого бы я заплатила, чтобы не иметь нужды мстить ему, — вздохнула госпожа Жильсон.

Де Труа не рассчитывал на то, что несколько старых писем Изабеллы к Гюи Лузиньянскому расстроят отношения графа с принцессой. Он думал, что несмотря на всю свою вспыльчивость граф Рено даже не покажет своей возлюбленной, что эти письма у него. Эти слишком умственные, слишком деловые, но все же признания в любви, сделанные его обожаемой и столь пылкой в своих чувствах Изабеллой другому мужчине, лягут на самое дно его души и станут исподволь разрушать, начавшее было восстанавливаться, здание.

Резонно было бы спросить: для чего он сам своими первыми шагами по прибытию в Яффу дал толчок к восстановлению их отношений. Такой вопрос задал бы де Труа тот, кто имеет поверхностное представление о складе человеческой души. На первый взгляд да, чего проще — люди и так в разлуке, в разрыве, еще один маленький толчок, скажем, в виде тех же писем, и они разойдутся навсегда. Но дело в том, что растянутые связи отнюдь не самые слабые. И попытка их разорвать привела бы к обратному результату, к самопроизвольному, неосознанному сближению. Находясь в отдалении от Изабеллы и получив в руки ее писания к этому ничтожеству Гюи, Рено, скорей всего, кинулся бы к принцессе, чтобы устроить последний скандал, заклеймить ее. Это, разумеется, привело бы к бурному объяснению меж ними, а бурные объяснения между влюбленными, как правило, кончаются объятиями.

Де Труа пошел более длинным путем, но зато более верным. Он понял — для того, чтобы окончательно поссорить Рено и Изабеллу их нужно было сначала помирить.

Шевалье предавался этим размышлениям, направляясь домой в сопровождении своего молчаливого и понятливого оруженосца. Они миновали несколько оливковых вил, большое скопление финиковых пальм, разрезали небольшую отару овец и, наконец, выбрались к городским воротам. Как обычно, перед закатом там собралось множество народу, одни мечтали до темноты попасть в город, другие надеялись из него вывезти то, что удалось наторговать. И то и другое, с точки зрения городской стражи, было подозрительно. Плюс ко всеобщему возбуждению людей, вопили ослы, блеяли овцы, издавали какие-то свои дикие звуки верблюды. И, разумеется, лаяли собаки.

Пропуская вереницу мулов, груженую полосатыми бедуинскими тюками, де Труа не видел ее, он продолжал любоваться каверзной конструкцией, что выстроилась в его воображении. Теперь они оба, и принцесса и граф Рено отравлены и для каждого выбран идеальный яд. И даже обнимаясь в постели, — они будут больше принадлежать не друг другу, но своим тайным, разъедающим душу мыслям. Постепенно эти скрытые язвы разрастутся до такой степени, что даже их любовь канет в жутких провалах взаимного недоверия.

Мысль де Труа собиралась сделать еще один вираж над нарисовавшейся в его сознании картиной, но вдруг… тамплиер очнулся, будто ужаленный. Будто из иного мира проникла рука и тряхнула его за плечо. Он медленно, и как бы без всякой цели, огляделся. Нет, все в порядке, караван мулов медленно всасывается полуоткрытой пастью ворот. Клубится вечная пыль, стражник лупит нищего по спине древком копья. Что же случилось?!

— Гизо, — сказал шевалье вполголоса, — не оборачивайся ко мне. Сейчас ты подойдешь вон к тому торговцу и купишь у него полдюжины перепелов. Только не спеши.

Рыцарь спрыгнул с коня и отдал оруженосцу повод. После этого, он неторопливой походкой, огибая лужи ослиной мочи, переступая через корзины со смоквами и финиками, двинулся к крепостной стене, к драному шатру уличного гадальщика. Тот, как нахохлившаяся птица, сидел на потертом коврике, не обращая внимания на пыль, что равнодушно садилась на его лицо. Дела его шли плохо. Бывают времена, когда даже гадальное ремесло не кормит.

— Приветствую тебя, глаз в будущее, — негромко сказал де Труа.

Увидев перед собой столь солидного клиента, «глаз» засуетился, прихорашиваясь в профессиональном отношении, стараясь приобрести значительную осанку, и прокашливаясь, чтобы подготовить голос к произнесению сакраментальных суждений.

— Что желал бы узнать высокородный господин и поверит ли назореянин пророчествам из уст почитателя Магомета.

— Бросай свои кости и скажи, каков будет мой завтрашний день.

— Завтрашний день? Спроси меня лучше о судьбе королевства, или о том, когда падет на землю звезда Эгиллай, или хотя бы о том, сколько будет сыновей у твоего старшего сына. Не приходилось мне слышать, господин, чтобы кто-нибудь из моих собратьев по ремеслу гадал на завтрашний день.

Де Труа усмехнулся.

— Почему же, о знаток мировых судеб?

— Потому что в завтрашнем дне человек обычно уверен, и в счастливых его сторонах и в ужасных.

— Ты увиливаешь от ответа, благороднейший из гадальщиков, но пусть будет по твоему. Посоветуй мне, человеку вдруг потерявшему уверенность в том, что завтрашний день наступит, что делать.

Слезящиеся глаза старика вдруг остекленели и он испугано прошептал: