Когда мы состаримся - Мор Йокаи

— Слушаю, — сказал Лоранд, садясь и положив себе сохранять безразличный вид, когда речь пойдёт о свадьбе Мелани.

— Ну так вот, когда вы уехали, Бальнокхази, ещё не зная об этом, сказала дочке: теперь тебе тем более, в пику им, нужно выйти за Дяли. Пусть видят: фанфаронство их мы не ставим ни во что. И сама написала Дяли: немедля, дескать, ворочайтесь в Ланкадомб, покажитесь на люди, мы ждём вас с распростёртыми объятиями. И не бойтесь братьев Аронфи! Глаз перед ними не опускайте, как и подобает дворянину. А посмеют оскорбить — имейте на этот случай пару хороших карманных пистолетов. Носите их всё время с собой, и вздумает вас кто своим ростом устрашить, прямо на того нацельте. И Дяли вскоре опять появился у нас в деревне — и принялся демонстративно разъезжать взад-вперёд у меня под окнами, будто вознамерился мне этим досадить. Ну, а мне-то что, я себе сказал: вам так больше нравится — и пожалуйста. Такие, видать, настали времена, что дамы тех предпочитают, кого оплёвывают, взашей гонят, за дверь выставляют. Знают ведь, за что; так чего я буду со своими вкусами мешаться. Решил, что вот нарочно ничего такого не выкину. Возьмусь за ум. Мудро-созерцательную позицию изберу при виде людской глупости. Самое большее, что себе позволю, это завещание переписать. Вместо прежнего, в котором племянницу Мелани делаю своей наследницей и которое в комитатский архив и церковному капитулу отдал на хранение, составлю другое, где она ни словом не будет упомянута, и оставлю у себя. Свадьбу сыграли с превеликой пышностью. Шарвёльди на сей раз не поскупился. Меня думал этим пронять. Созвал кого только можно, со всей округи, даже мне прислал литографированное приглашение. Вот оно.

Топанди вытащил из бумажника и протянул Лоранду листок веленевой бумаги, на котором значилось:

«Его благородие господин Топанди с дражайшим племянником Лорандом Аронфи сердечно приглашаются пожаловать на свадьбу дочери моей Мелани с господином Йожефом Дяли, имеющую быть в доме его благородия господина Шарвёльди. Надв. советница вдова Эрмина Бальнокхази».

— Половинку себе можешь оторвать!

— Спасибо. Мне и целиком не нужно.

— Было как раз воскресенье. Шарвёльди так подгадал, чтобы и дёшево, и сердито: никаких трат, а вся деревня приоденется. И он в колокола, и поп в колокола, народ во все окна и двери выглядывает, ребятишки заборы, даже колодец облепили: ждут. Я тоже на веранде сел посмотреть. И вот потянулась целая вереница экипажей. Впереди, с Шарвёльди, посажёным отцом, — жених в роскошном, отороченном лебяжьим пухом бархатном ментике, в шапке с султаном из перьев цапли; сзади, с подружкой, — невеста в белом атласном платье и вся в фальшивых драгоценностях, если не врут.

— Вы, дядюшка, наверно, думаете, что я отчёт собираюсь писать в какой-нибудь модный листок, — перебил Лоранд нетерпеливо. — Зачем все эти подробности.

— Это я у английских романистов научился. Они всегда до мелочей описывают внешность для вящего правдоподобия. Мол, сами там были, своими глазами видели. Ну, ладно, упряжь, так и быть, не стану описывать. Подвигается, значит, вся эта торжественная процессия по улице, и вдруг навстречу, с противоположного конца — запряжённая четвёрней бричка с двумя господами назади, сухощавым и коренастым, и комитатским гайдуком на облучке. Поравнявшись со свадебным поездом, сухощавый останавливает бричку и кучеру Шарвёльди тоже велит остановить свою колымагу. С тем вылезает; коренастый — за ним, и всё, с гайдуком, подходят к жениху. «Вы — Йожеф Дяли?» — спрашивает сухощавый прямо по имени, без всякого титула. «Я», — отвечает тот в некоторой претензии, оглядывая запылённого господина: как это его, в отороченном лебяжьим пухом ментике на плечах, вот так запросто смеют останавливать и окликать. А господин открывает дверцу и ему: «А-я-яй, — говорит, — и хватает у вас духу?» Ну, друг наш Дяли, конечно, в толк взять не может, что это за новая мода: приставать на дороге с вопросом, хватает ли духу. Но сухощавый всё своё: «И хватает у вас духу?» Во что бы то ни стало хочет добиться ответа. «Какого духу?» — «Духу хватает у вас к алтарю невинную девушку вести в вашем положении?» — «Да кто вы такой и как смеете меня в чём-то обвинять?» — «Я исправник Миклош Дарусеги и еду разыскать вас и задержать ввиду решения венского королевско-кесарского суда, каковое придворной канцелярией препровождено к нам в комитат с предписанием: за мошенничество и неоднократные подлоги, где бы вы ни были и невзирая ни на какие поручительства, in flagranti[168] вас арестовать». — «Но, милостивый государь!» — «Никаких возражений! Вы ещё в Вене прекрасно знали, в чём обвиняетесь, и в Венгрию поспешили в надежде (кстати, безосновательной), что женитьба на землевладелице защитит вашу драгоценную персону от преследования по праву primae nonus.[169] Так что повторяю: как это у вас хватает духу на пороге тюрьмы за собой увлекать невинную девицу!»

— Бедная Мелани! — прошептал Лоранд.

— Вот-вот: бедная. Бедная Мелани тотчас лишилась чувств, бедная надворная советница позеленела от злости; бедный Шарвёльди расплакался, как дитя; бедные гости пустились обратно домой, а бедному жениху пришлось вылезти из разукрашенной кареты и, как есть, в лебяжьей оторочке, пересесть в грязную бричку исправника. Там ему, правда, дали плащишко прикрыться от пыли, но шапка-то с перьями осталась торчать на голове, вызывая общее любопытство. Вот несчастье! Право, я от души их пожалел. Но, кажется, пережил этот удар. Если б ещё не на улице, не у всех на виду. По крайней мере, не на моих глазах! Тогда ещё можно было бы в какой-нибудь романтической дымке преподнести всю эту катастрофу. А так — самая пошлейшая проза! Жених, которого у врат храма, в бархатном камзоле задерживают за жульничество, подлог, за филутерию![170] Тут и всё остальное наружу выплыло, все его махинации, за которые Гоэнштайнам, Вайтенау и прочим высоким особам придётся платиться, а прежде всего — тем легковерным финансистам, с кем от их лица дружок заключал свои сделки. Карьера его теперь окончена.

— Так, значит, Мелани не замужем? Значит, всё-таки не вышла за него?

— Скажи, какая нетерпеливая аудитория! — покачал Топанди головой. — Но чур, спешить не стану. Сперва хинной пропущу глоточек, потому что внутри у меня всё переворачивается, как вспомню, что дальше было. Придётся тебе, братец, подождать.

Он и правда разыскал среди своих химикалий склянку с настойкой, налил себе стаканчик, выпил. Налил и Лоранду.

— На-ка!

— Не хочется, — занятый своими мыслями, отказался тот.