Когда мы состаримся - Мор Йокаи

— На-ка!

— Не хочется, — занятый своими мыслями, отказался тот.

— Пей, говорю, а то не буду рассказывать! Дальше-то слушать — сил набраться надо. А это подкрепит.

Лоранд выпил, лишь бы узнать поскорей, что было дальше.

— Так вот, дорогой, не думай, что Мелани не замужем, придётся тебе расстаться с этой надеждой. Через два дня после случившегося она вышла-таки замуж: обвенчалась с Шарвёльди.

— Что? Это шутка? — вскричал Лоранд, еле веря своим ушам.

— Ещё бы не шутка, и предурацкая. Кто же такие вещи всерьёз принимает? И Шарвёльди шутил, говоря Бальнокхази: «Сударыня, скандал полный. Барышня и не замужем, и не барышня. Вы теперь — общее посмешище, на люди показаться не можете. У меня неплохая идея: уж раз мы завершили полюбовно дело о поместье, давайте породнимся — и всё останется в одних руках, и земля, и задаток». И Бальнокхази шутила, убеждая Мелани: «Дорогая, мы сели в лужу. И если уж тебя из неё вытаскивают, не приходится быть особенно разборчивой. Лоранд больше не в счёт, Дяли нас надул, хотя мы и сами его перед тем обманули сказкой о возможном возвращении нам имения по суду — сказкой, в которую, кроме него, один только человек и верит: честнейший Шарвёльди. Выйдешь за него — и ты помещица, не пойдёшь — обе бродячими актёрками будем. А заодно всем им нос утрём, они ведь ненавидят Шарвёльди. А он, уж коли на то пошло, очень славный человек». И сама Мелани, конечно, пошутила, сказавши три дня спустя пред алтарём священнику, что Шарвёльди — единственный человек на свете, достойный её любви. Всё это шутка, согласен; но так было.

Лоранд закрыл лицо руками.

— Да, шутка: гадкая, гнусная, отвратительная! — закипая гневом, продолжал Топанди. — Девушка, которую я полюбил и содержал, как дочь, девушка, которая стала в моих глазах символом женской чистоты, падает в объятия моего злейшего врага, этого мерзкого полутрупа, успевшего заживо сгнить телом и душой. Пришла бы, отчаявшись, ко мне, сказала: «Я ошиблась!» — с радостью принял бы её обратно. Но зачем было так пачкать чувство, с которым я пёкся о ней? Друг мой, нет ничего гаже женщины, которая сама вываливается в грязи!

Молчание Лоранда подтверждало этот приговор.

— Теперь о глупости, которую я сотворил. «Ну, ежели вы тут такие шутки шутите, дайте-ка и я пошучу!» — сказал я себе. В доме как раз было полно весёлых друзей-приятелей, которые изощрялись в проклятиях в один голос со мной. Но в брани что проку? Тут-то и взбрело мне в голову: вы там свою свадьбу справляете, а я справлю, свою. Вспомнилось, что есть у меня на хуторе старый корноухий осёл, в насмешку прозванный моей челядью «Шарвёльди». И одна ладная чистокровная кобылка-третьячка есть, её ещё сама Мелани выбрала, чтобы своё имя дать. Вот этого-то осла и кобылку принарядил я по-свадебному, а одного своего подвыпившего дружка одел попом — и точно в то самое время, когда настоящие Шарвёльди и Мелани двинулись венчаться, спародировал ту же церемонию у себя во дворе.

Лоранд пришёл в ужас.

— Дурацкая шутка, признаю, — согласился Топанди. — Обряд церковный передразнивать! За это в комитатской кутузке верных два года придётся отсидеть; что ж, заслужил, отсижу и не подумаю откручиваться. Знал я это, уже когда затевал своё шутовское представление. Но посули мне все блага мира, какие только есть на огромном его видимом пространстве от туманности Гончих Псов до земного таракашки — и наоборот: пригрози его самыми злейшими муками, я бы не отступился от своего. Мне адская месть была нужна, и я добился эффекта, судя по тому, что вся питейная братия, протрезвись, разбежалась наутёк. Некоторые мне даже письма после присылали с просьбой не выдавать их присутствия. Одно хорошо, что тебя там не было.

— А я, напротив, жалею, что не было, тогда бы ничего этого не случилось.

— Нет уж, оставь, братец! Не ручайся за себя так поспешно! Ты ведь не знаешь, что почувствовал бы при виде той, кого мы боготворили, в одной карете с тем, который нам так ненавистен. У меня так просто в уме всё помутилось. И до сих пор ощущаю в груди какую-то пустоту. Слишком большое место заняло в сердце чувство к этой девушке. Сам, может быть, больше других жалею, что так вульгарно насмеялся над её именем, над памятью о ней. Но что сделано, то сделано. Затеялась ссора — неизвестно, чем теперь и кончится. Поговорим лучше о другом! Пока я буду под замком, ты уж тут хозяйство веди. Оставайся.

— Останусь.

— Но есть ещё одно обстоятельство.

— Знаю.

— Ничего ты не знаешь. Что ты всё норовишь меня опередить. Не знаешь ты, что у меня на уме.

— Ципра?..

— Не только. Мне, конечно, подумалось, как это я молодого человека и девушку одних оставлю. Но у меня, видишь ли, своя логика на этот счёт. У молодого человека либо есть сердце, либо нет. Есть — тогда он или подальше будет держаться от неё, или же, если полюбил, не спросит, кто у неё отец, мать да что за ней дают, а её самое будет в ней уважать — и получит неоценимое сокровище: верную жену. Нет у него сердца — тут уж девушка своего слушаться должна! Сама беречься! Если ж оба равнодушные, случится то, что обыкновенно бывает и о чём никто не жалеет, никто не вспоминает. Так что я не вмешиваюсь. И тот, кто полагает о себе, что он — животное, по-своему прав. И считающему себя более высоким созданием — человеком, дворянином — я не откажу в правоте. Ангелом хочешь быть — и тут нужна только последовательность. Любовниками вы станете или супругами — это ваше дело. Смотря по тому, к какой категории земных тварей вы себя причисляете. Один говорит: «Я, осёл, вместе с тобой хочу эти репьи жевать, о моя любезная ослица!» А другой скажет: «Я, мужчина, твоим божеством хочу стать, о женщина, — спасителем души твоей!» Выбор — это дело вкуса и ваших понятий, как я уже сказал. Целиком вам предоставляется. Меня другое беспокоит, поважнее. Тут, вокруг Ланкадомба, — сплошной разбой, грабежи. Не замечал?

— Наверно, не больше, чем в других местах, просто мы не знаем.

— Ну нет. Наши окрестности — это настоящий притон разбойников, какой-то банды, за чьей широко разветвлённой деятельностью я давно внимательно слежу. Эти болота — самое подходящее место Для всех, имеющих причины избегать слишком пристальных взоров.

— А, везде это есть. Беглые дворовые, приворовывающие крестьяне, гулящий люд — они то и дело наведываются на хутора за вином, хлеба, сала попросить. Я сам много раз с ними сталкивался. Дашь, сколько не жалко, — и уйдут себе с миром.

— Тут не такие. Ципра могла бы о них порассказать, если б захотела. Её рода-племени, у них я её и купил. Это они тут прячутся; публика пострашнее, чем её малюют. Хитрющие, осторожные, всё следы заметают. Ни в ком не нуждаются, так в камышах и зимуют. Их гораздо труднее накрыть, чем наших кавалеров-бетяров. Те с украденным сразу в корчму — пропивать. На меня-то нападать не осмеливаются, знают, что у меня дома их встретят как надо. Но косвенной данью частенько облагают: Ципру, как поедет куда-нибудь одна, грабили много раз. Ты сам был очевидцем. И у меня сильное подозрение, что их атаман, с которым ты схватился в корчме, — её собственный отец.