Социология вещей (сборник статей) - Коллектив авторов

Затруднение, которое я обозначил в начале этого раздела, теперь в полной мере раскрыто. Предположим, что цели STS самые смелые; тогда, видимо, будет разрушено основание науки, естественной или общественной. Если же цели скромные, тогда будет разрушена сама идея социальной интерпретации того, что избегает сферы общественного. Если STS смогли предоставить социальную интерпретацию, она оборачивается неудачей или, как минимум, самсоновой смертью под обломками так безрассудно расшатанного храма. В конечном счете обществоведы правы, когда отказываются иметь дело с областью, разрушающей научность всех наук при попытке их социальной интерпретации. Если такая «социальная интерпретация» не удается, STS легко занимают место в ряду остальных общественных наук, которые могут предложить лишь поверхностные интерпретации феноменов (будь то религия, мода, поп-культура, искусство или типы неопознанных летающих объектов), чья истинная сущность скрыта от них навсегда.

Одного только присутствия исследований науки и технологии достаточно, чтобы заставить остальные общественные науки признать затаенное сомнение в собственной научности. Если мы поступим с естественными науками так, как поступаем с другими предметами, тогда мы их уничтожим, а это настолько опасно, что вызовет ответный огонь. Или альтернатива такова: обращение к естественным наукам может быть вполне безопасно, если, применяя обычную тактику, мы не затронем их существенных аспектов, далеких от сферы «общественного». Однако и в этом случае нам не избежать ответного удара, потому что обнаружится: когда обществоведы желают понять какую-то вещь, они вынуждены отбросить то, что фактически составляет ее вещность. Они или уничтожают свой предмет, или игнорируют его (замечательный пример из истории искусств см. в Hennion 1993). Неудивительно, что магистральное обществоведение редко обращается к материалам STS.

К счастью для всех общественных наук, и, в частности, для исследований науки и техники, несмотря на многочисленные заявления некоторых сторонников и большинства противников STS-проекта, последний никогда не предлагал естественным науками социальную интерпретацию. Потому что несовместимость некоторых новых объектов с социологическим методом обнаружила ущербность метода социальной интерпретации в целом (дискуссии по этим вопросам см. в Pickering 1992). Вот почему я опять говорю, прибегая по случаю миллениума к евангельской метафоре, что неудача, которую потерпели STS с интерпретацией естественных наук, стала felix culpa, первородным грехом, способным привести общественные науки к иной расстановке сил, благодаря исправлению значения двух слов: «общественное» и «наука».

Как подражать естественным наукам

Из того обстоятельства, что природные объекты сопротивляются социальным интерпретациям, можно сделать два противоположных вывода – осторожный и смелый. Осторожный сводится к тому, что проект «социального объяснения» природы был обречен на провал, поскольку природные факты не вписываются в рамки социального порядка. На этой позиции стоит большинство философов науки и участников «научных войн». Другой вывод, которого придерживаюсь я сам вместе с немногими единомышленниками из числа философов, социологов и антропологов, заключается в том, что felix culpa помогла прояснить общее свойство всех объектов: они настолько специфичны, что их нельзя заместить чем-то другим (заменителем чего их предположительно считают).

Эта «уникальная достаточность», которую так энергично отстаивают этнометодологи, является общим принципом, категорически запрещающим прибегать к любой другой вещи, например, социальной функции, для оправдания упорства, упрямства или неуступчивости какого-то объекта (Lynch 1994). Важность этого свойства трудно переоценить. Если социолог отрицает идею замещения, например, второго закона термодинамики неким социальным фактором (который якобы можно «выразить» с помощью этого закона), то же самое будет, по-видимому, справедливо в отношении всех прочих объектов, которые мы хотим объяснить. Они также противятся тому, чтобы быть подменой, и это не менее верно для чудес (Claverie 1990), моды, гендерных феноменов, искусства, чем для роторного двигателя или химической формулы. Вот в чем состоит вклад STS в общественные науки. Потребовалось другое определение объекта (Thevenot 1996; Pickering 1995): однажды обществоведы уже проходили испытание огнем, стараясь выразить в социальных терминах самую сущность того, что не принадлежит общественному, и сгорели. Конечно, этот вклад был бы немедленно утрачен, если бы мы опять принялись распределять объекты по двум лагерям: один – для фетишей, которые по причине своей легковесности могут и должны считаться «просто социальными конструктами», и другой – для фактов, которые существенны, и, по определению, избегают всех социальных интерпретаций (Latour 1996c). Я придумал неологизм «фактиши», чтобы напомнить о бесполезности такой дихотомии (см. Latour 1999b ch. 9 и карикатурную противоположность – Searle 1998).

Это новое признание уникальной достаточности объектов приводит общественные науки к двум последствиям: первое относится к понятию общества, второе – к тому, что именно должно быть воспроизведено, когда обществоведы пытаются подражать естественным наукам.

Я буду краток относительно первого, потому что развенчанием идеи общества как источника объяснения заняты в этой области различные авторы (см. Urry, Beck, Castells). В последние годы выяснилось, что существование общества есть часть проблемы, а не ее решение. «Общество» составлено, сконструировано, собрано, устроено, слеплено и смонтировано. Оно больше не может рассматриваться как скрытый источник причинности, который якобы следует привлечь для того, чтобы объяснить существование и устойчивость какого-то другого действия или поведения (именно в этом суть систематизации, предпринятой акторно-сетевой теорией, см. Callon и Latour 1981; Law 1993). Диффузия терминов, сеть (Callon 1992) и текучая среда (Mol и Law 1994) демонстрируют рост сомнений по поводу идеи всеобъемлющего общества. В определенном смысле, век спустя мы становимся свидетелями реванша Габриэля Тарда над Эмилем Дюркгеймом: общество ничего не объясняет, оно само должно быть объяснено (Tarde 1999a, 1999b). И такое объяснение возможно по определению, через присутствие множества других маленьких вещей, общественных не по природе, а лишь в смысле того, что они сообщаются друг с другом.

Прилагательное «общественный» теперь означает не субстанцию, не сферу реальности (противоположную, например, естественному, или техническому, или экономическому), а способ связывания вместе гетерогенных узлов, способ превращения сущностей одного типа в другой («превращение» противоположно «замещению»: Callon 1986; Latour 1988). Немалую услугу оказали общественным наукам исследования техники, когда обнаружили, как много свойств бывшего общества (устойчивость, экспансия, масштаб, подвижность) существует на самом деле благодаря способности артефактов буквально, а не метафорически, строить социальный порядок (Latour 1996a), включающий печально известную дилемму актор / структура (Latour 1996b). Артефакты не «отражают» общество так, словно «отраженное» общество пребывало в каком-то ином месте и состояло из какой-то иной материи. Они в значительной мере представляют собой то самое вещество, из которого складывается «социальность» (Latour и Lemonnier 1994). То же можно сказать о широкой литературе по исследованиям науки. Демография, экономика, финансовый учет, политика и, конечно, сами разнообразные обществоведы не являются извне, чтобы изучать общество. Они как раз и дают обществу телесность, существование и зрительную воспринимаемость (подробнее об этом ниже). Давно ставшая тривиальной тема социального конструирования перевернулась теперь с ног на голову: ученые стараются выявить ингредиенты, которые лежат в основе того или иного общественного порядка. Что было причиной, стало предварительным следствием. Общество не состоит из социальных функций и факторов. Интерес к «общественному» не приводит к обществу как исходной точке интерпретации (Strum и Latour 1987).

Второй аспект – дефиниция науки – менее известен, но поскольку определение науки могло бы прояснить определение общества, я подробнее остановлюсь на этом вопросе (я следую здесь (Stengers 1996), предисловие на английском см. (Stengers 1997b)). До сих пор подражание общественных наук естественным было комедией ошибок.

Обществоведы, отлученные от природных объектов и верящие в то, что философы науки и некоторые ученые говорили о «научном методе», были парализованы «завистью физике». Они вообразили, что великое превосходство «физиков» коренится в том, что они имеют дело с объектами, которые им подчиняются и позволяют полностью контролировать себя. Поэтому те, кто изучал социальные феномены, в большинстве своем старались максимально приблизиться к этой мифической естественно-научной картине: они хотели походить на беспристрастных ученых, которые способны по своему желанию управлять объектами и объяснять их посредством строгих причинно-следственных связей. Некоторые обществоведы играли в игру «кто кого» иначе. Они настаивали на том, что социальные сюжеты в отличие от физики, химии и геологии требуют совершенно другого типа научности, герменевтической, интерпретативной природы (оставим в стороне тех, кто вообще не верил в способность общественных наук что-либо изучать). Короче говоря, те, кто изучал социальные предметы, должны были либо полностью копировать естественные науки, либо стать их полной противоположностью. Однако обе позиции (назовем их «количественной» и «понимающей», чтобы не задерживаться на множестве нюансов), разделяют официальную версию о естественных науках, распространенную в «эпоху до STS».