Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход - Филип Фармер

Светящийся газ его грез со свистом улетучивался. Шар мечты обвис и скорчился. Сэм снова подумал о Ливи, столь внезапно обретенной и вновь потерянной. Как странно, что ее жизнь оборвал метеорит, благодаря которому Сэм мог теперь воплотить в реальность свою мечту. Как странно, что Ливи появилась именно в это время. Она возникла всего лишь на миг, будто какой-то небесный тиран показал ее Сэму и забрал обратно. А его мечта? Чего она стоит, если ему до сих пор не удалось отыскать огромную металлическую глыбу?

Глава 9

— Вы выглядите очень усталым, Сэм, — произнес Лотар.

— Да, пора отправляться спать, — ответил Клеменс, поднимаясь на ноги.

— Как? Вы хотите разочаровать эту венецианскую красотку из семнадцатого века? Она, между прочим, весь вечер строила вам глазки!

— Тогда утешьте ее, барон.

Сэм торопливо зашагал от костра. В течение вечера он несколько раз испытывал соблазн увести венецианку в свою хижину — особенно после того как первая чаша согрела его кровь. Однако теперь им овладело полное безразличие. Клеменс знал, что, уложив в постель Анжелу Сангеотти, он потерял бы потом покой от чувства вины. За последние двадцать лет ему довелось испытать подобные угрызения совести десять раз — со всеми женщинами, которые делили с ним ложе. И Сэм понимал, что отныне будет чувствовать себя виноватым не только перед Ливи, но и перед Темах — его индонезийской подругой, с которой он жил как супруг почти пять лет.

— Какая нелепость! — твердил он себе множество раз. — Даже разум бессилен объяснить это чувство вины. Мы так давно разлучены с Ливи, что уже стали чужими друг для друга. Слишком многое случилось с каждым из нас после Дня Воскрешения.

Однако чувства не подчинялись логике, и он страдал — страдал от осознания собственной вины. Хотя можно ли называть логикой эти жалкие доводы его ума? Ведь по сути своей человек по-прежнему оставался неразумным животным и вел себя в соответствии с врожденным темпераментом и приобретенными склонностями.

— Почему же я терзаюсь тем, что не может быть поставлено мне в вину? — в который раз шептал он себе. — Потому что такова моя натура, будь я проклят! Потому что при зарождении Земли какие-то два атома столкнулись друг с другом, и это породило цепь событий, по воле которых я оказался здесь — в ночи, на странной планете, среди толпы помолодевших стариков, собранных из всех времен и народов. Вот почему я иду в свою бамбуковую хижину, где меня ждут одиночество и тоска, абсолютно необязательные с точки зрения разума, но неизбежные по существу.

Да, я мог бы убить себя, но смерть не решит моей проблемы. Через двадцать четыре часа самоубийца оживает вновь — пусть в другом месте, но таким же несчастным. И каждая новая попытка, оставаясь бесплодной, лишь добавляет муки истерзанной душе.

О жестокосердные и безжалостные ублюдки! — вскричал он, погрозив кулаком далеким звездам. Потом горько рассмеялся и добавил:

— Что толку обвинять их в жестокости и черствости душ? Как и я, они не в силах измениться. В этом дерьме мы все едины.

И все же подобные мысли не ослабили его желания отомстить. Он по-прежнему хотел вцепиться зубами в руку, подарившую ему бессмертие.

Его бамбуковая хижина находилась у подножия холма под огромным «железным» деревом. Строение выглядело жалкой лачугой, но считалось здесь исключительной роскошью, поскольку нехватка каменных инструментов превращала строительство домов в настоящую проблему. Люди, перенесенные сюда после падения метеорита, селились в шалашах, сделанных из бамбуковых шестов, травяных веревок и больших листьев «железного» дерева, которые походили на слоновьи уши. В долине росло около пятисот разновидностей бамбука, и из некоторых люди делали деревянные ножи. Однако их лезвия быстро ломались, нуждались в постоянной заточке и вообще являлись жалкой пародией, на то, к чему привык человек.

Войдя в хижину, Сэм лег на топчан и закутался в несколько больших покрывал. Слабые звуки далекого веселья мешали заснуть. Немного поворочавшись, он поддался искушению пожевать палочку мечтательной резинки. Сэм не знал, к чему это приведет: к экстазу с обилием текучих многоцветных образов, к чувству мудрого умиротворения или к похотливым желаниям, а возможно, наоборот — к бездонному мраку, где из темноты станут выползать чудовища и скулящие призраки погибшей Земли, где в языках адского пламени начнут извиваться грешники, и демоны без лиц, наслаждаясь криками жертв, будут давиться визгливым смехом.

Он пожевал тягучую массу, проглотил слюну и понял, что опять совершил ошибку. Но трезвый ум, как всегда, запоздал, и было поздно что-либо менять. Он вновь переживал тот эпизод, когда мальчишкой тонул в реке — и ведь утонул бы, если бы его не вытащили.

«Тогда я умер в первый раз, — подумал Сэм. — Хотя нет! Я умер, когда родился! Как странно, что мать никогда не рассказывала мне об этом».

И он увидел ее, лежавшую на постели, — спутанные волосы, побелевшая кожа, белки глаз под приоткрытыми веками и дрожавшая челюсть. А доктор, закурив сигару, склонился над малышом — над ним, над Сэмом. Он повернулся к отцу и невнятно пробормотал:

— Вряд ли удастся спасти.

— Вы хотите сказать, что моя Джейн и… вот этот… погибнут? — спросил отец.

У доктора были огненно-красные волосы, густые рыжие усы и светло-голубые глаза. Его лицо выглядело бесстрастным и грубым.

— Обычно я хороню свои ошибки, но в данном случае вы зря беспокоитесь, — ответил он. — Я спасу этот комочек плоти, хотя вряд ли от него будет какой-то толк. И ваша жена тоже поправится.

Доктор укутал малыша в простыню и положил его на кровать. Затем сел и начал писать что-то в маленьком черном блокноте.

— Неужели вы не можете отложить свою писанину на другое время? — возмутился отец Сэма.

— Я должен сделать эту запись, — ответил доктор, — и давно бы сделал ее, если бы не болтал тут с вами так много. В этот дневник я заношу все души, которые выпускаю в мир. Под старость лет мне хотелось бы составить огромную книгу с биографиями этих людей и в конце концов понять, насколько они стоили моих усилий. Если мне удастся принять в эту юдоль печали хотя бы одного гения, моя жизнь обретет какой-то смысл. Иначе я лишь зря терял время, пополняя человечество новой тысячей идиотов, лицемеров и лжецов.

Маленький Сэм заплакал, и доктор сказал:

— Кричит так, словно уже потерял душу, верно? Как будто все грехи мира легли на его крохотные плечи.

— Вы странный человек, — заворчал отец. — И, кажется, очень злой. А уж то, что Бога не боитесь, так это видно сразу.