Степан Разин (Книга 2) - Степан Злобин

– А наше последнее слово мы скажем пулей да саблей, – грозно закончил он. – Когда дворянская кровь просочится до самых гробов убитых товарищей наших, тогда и услышат они последнее наше слово. А ныне – прощай, Фрол...

Степан поглядел на убитого и опустил голову.

Наумов дал знак накрывать крышку гроба, когда кто-то с пригорка заметил еще с сотню всадников, мчавшихся от верхних станиц.

– Еще казаки поспешают проститься! – крикнули из толпы, и Наумов махнул казакам погодить закрывать гроб.

Все смотрели по направлению к приближавшейся сотне, над которой развевался по ветру хвостатый бунчук. Вот всадники скрылись на миг за кустами и, стремительно обогнув по тропе бугор, понеслись к кладбищу.

Впереди мчался Фрол Тимофеевич Разин – брат атамана. В белой парчовой шубе на соболях, в седой смушковой шапке, на белом коне, с гурьбой есаулов он подскакал к стоявшим на кладбище казакам. Толпа казачат и женщин дала им дорогу. Молодой казак, соскочив на ходу с коня, придержал Фролу стремя. Двое нарядных есаулов привычно подхватили его под руки, помогая сойти с седла.

– Что тут у вас? – по-хозяйски спросил Фрол, входя в круг казаков.

– Минаева Фрола хороним, – откликнулся кто-то.

– А-а, тезку?! – развязно выкрикнул Фрол и, пьяно качнувшись, плечом раздвигая толпу, шагнул к гробу. Он заглянул в лицо мертвеца. – Шумлив был казак! Отшумелся! – громко добавил он.

– Шапку скинь! – резко одернул его Наумов.

– Не любил он сам ломать шапку! – ответил Фрол, задетый окриком есаула. – Во всем был сам себе высокая голова. Кабы стоял он живой о сем месте, сказал бы я вам: судите нас с тезкой, удалые атаманы, всем кругом судите!

– Чего ты плетешь! – оборвал Степан.

– Я, брат, не плету! – упрямо настаивал Фролка. – Пропал тезка, пусть ему будет пухом земля, бог с ним! А уж живому ему не спустил бы...

– Батька! – выкрикнул минаевский есаул Сеня Лапотник, с обвязанной кровавой повязкою раненой головой, шагнув из толпы, стоявшей у гроба. – Пошто твой брат мертвого клеплет?! Суди! Рассуждай! Оба тут перед нами. Пусть Фрол Тимофеич свое говорит, а мы скажем сами за нашего атамана.

Разин строго кивнул брату.

– Сам ты затеял, Фролка, судиться, – сказал он.

– С живым, Степан! С мертвым каков же суд?! – покосившись на гроб, возразил Фрол.

– Иной и в живых мертвец, а тот и мертвый сам за себя постоит: дела его правду скажут! – крикнул малорослый казак из толпы израненных, дружно стоявших вместе товарищей убитого атамана.

– Дело ли будет, робята живого с убитым судить? – спросил Степан Тимофеевич, обратившись ко всем собравшимся.

– А чем, батька, не дело! Фрол Тимофеич обидел Минаича. Мертвый защиты просит! – ответили казаки Минаева.

Трое казаков стояли еще перед могилой, держа крышку гроба, но не решаясь накрыть его и ожидая знака от старших.

– Постойте гроб накрывать, – сказал Разин. – Пусть Фрол в лицо покойнику смотрит да правду молвит, о чем говорил.

Фролка вызывающе посмотрел на Степана, шагнул ближе к могиле.

– Ну что ж, и скажу! – произнес он громко, чтобы слышали все. – Я взял город Коротояк, а Фрол Минаич влез в верхние городки по Донцу. Есаулов своих он послал в Острогожск да в Ольшанск. Стали мы с ним соседи по городам. Он атаман со своей ратью. Я сам себе атаман – со своей. Тут слух, что побили тебя, Степан, под Синбирском. Мы с Минаичем съехались для совета по слуху. Было так? – спросил Фролка, взглянув на Сеню.

– Было так, – подтвердил минаевский есаул.

– Я Минаеву говорил: «Чем стоять в городах, нам лучше Дон да казацкие земли блюсти», – продолжал Фролка. – А Минаич шумит: «Я что взял у бояр, того не отдам!» Я молвил: «Степан поранен. Ты слушай покуда меня: пока не встанет Степан, бросай города, копи силу». Что ж я, дурак, что ли, был? Атаманская сметка была у меня! А он еще дальше на царские земли полез. Пошто? Я его упреждал, а он величался: «Разин, кричит, ты – Разин, да только не тот! Я, шумит, хлебом весь Дон накормлю без московского хлеба! Я, кричит, всю Слободскую Украину и Запорожье вздыму, я тут не хуже, чем Разин по Волге, народ возмету!» Во всем величался! Больше тебя хотел стать, брат Степан. Покуда ты ранен лежал, он хотел наперед скакнуть. Слава твоя не давала ему житья. На том и пропал...

– Кончил, что ли, брехать? – перебил Степан.

– Нет, не кончил! – дерзко выкрикнул Фролка. – Судить, так уж слушай меня до конца! Чего же натворил Минаев? Не только его убили – побили его казаков. Три тысячи дал ты ему, Степан Тимофеич. А где они ныне? Города все равно все побрали назад, как я его упреждал. Народ казнят. Виселиц – будто лес растет по дорогам... И с той стороны теперь то же: Ольшанск, Острогожск, Коротояк – все дворянской ратью полно; того и гляди грянут на Дон. А мне их в Качалинском не удержать. Ты мне Качалинский городок да Паншин велел уберечь, чтобы с Волгой сходиться... А ныне я как удержу воевод?

– Кончил? – спросил Степан.

– Ну, кончил! – по-прежнему дерзко ответил Фролка.

– Давай, Минаев, ответ! – внятно сказал Разин, обращаясь к покойнику.

Сеня Лапотник шагнул к изголовью гроба.

– Я, Степан Тимофеич, скажу за него, – произнес он громко.

Разин молча кивнул головой.

Сеня заговорил. Он был вместе с Минаевым, когда тот приезжал к Фролке в Коротояк. Фролка загордился, что Минаев приехал к нему, принимал его пьяный, ломался, разыгрывал грозного атамана. Чтобы заставить Минаева верить в себя, ни за что ни про что повесил при нем на воротах попа... Как раз в эту пору пришла весть, что ранен Степан. Фролка вдруг заявил, что вместо брата он будет главным из атаманов. Он потребовал, чтобы Минаев ему подчинялся, и заставлял отвести все войско назад на казацкие земли. «Ты станешь в Бахмуте, а я в Качалинском городке. Вина нам обоим будет довольно – пей да гуляй, покуда оправится брат». – «Дон пропьешь, всю Русь проиграешь и братнюю голову прокидаешь в кости!» – сказал Минаев. Он требовал, чтобы Фролка стоял в Коротояке, не отступая. «Указчик ты мне! – закричал Фролка. – Я сам не хуже тебя атаман! Не хочешь разумного слова послушать – стой, а я ухожу на казацкие земли».

Фролка бросил Коротояк прежде всякого наступления дворян и убежал в Качалинский городок. Воеводы заняли брошенный Коротояк; оттуда им было легко захватить Острогожск и Ольшанск, и дворянская рать ударила на Минаева с двух сторон разом: из Острогожска и Белгорода.

– А мы до конца стояли, Степан Тимофеич. Мы крови своей не жалели, и атаман наш Минаев ее не жалел! – заключил Сеня.

Заходящее солнце облило красным светом повязку на его голове, и засохшая порыжелая кровь как будто бы снова выступила из раны.

– Сам вижу все, – сказал Разин, на самые брови надвинув свою шапку.

Но тут из толпы подскочил мелкорослый казак.

– Ты, батько, братика своего кровного слухав? И нас не дави прежде сроку! – задорно выкрикнул он. – Семен, может, все сказал, да я досказать хочу дале. Ты слухай меня, казачишку Максима Забийворота, – то прозвище мое такое смешное.

– Ну, что? – спросил Разин.

– Я того великого атамана Хрола Тимохвеича знаю краще за всих: у его в полку я служил, батько; я с ним вместе в будару ночью скочил да тикал до самого Паншина без оглядки – ось мы яки видважные булы, батько! Чи ты не ведал, який атаман твой братик? – спросил казак.

– Не к месту над гробом тут скоморошить! – остановил казака Наумов.

– Тю-у! А ты не ленись, есаул, послухай! Степан Тимохвеич сам терпит, и ты як-нибудь покрипысь. За скомороха я сам расскажу – який був скоморох у Качалинском да у Паншине городках. Качалинский городок ведом всем: городок, каже, не тужи, завий горе веревочкой! Там живут казаки таковськи: когда другие пошли побивать бояр да панов, а воны позади ходылы по воеваным городам – купчих резать да шубы тащить. Полны воза привезли. Куды деть? Десять шуб не взденешь на плечи, а взденешь, то парко буде!.. В Качалинский, в Паншин купцов воровских понаихало – тьма: никакие заставы не держат. Гроши торбами возят. Горилки – не дай бог скильки там: на царскую свадьбу и то хватило бы... Вот мы тут-то и сели с нашим славным атаманом, со Хрол Тимохвеичем. Шубу-то, бачьте, яку нам парчовую на собольем меху пидныслы?! И шапка к шубе, и конь, и шабля – кругом краса! А главное – имя-то, имечко – Разин Хрол Тимохвеич. Самого батька брат ридный! Вот тут и пошло: ему красой величаться, год ручки чтобы водили, батькой звали бы, а им прикрыться от добрых людей: «У нас атаман, каже, Разин Хрол Тимохвеич!..» А кому атаман? Питухам! Кабацким ярыжкам! Воровским купцам, живоглотам, что шубы увозят да горилку привозят... Они ему ни серебра, ни шуб не жалели! Им батькой он бул!.. Спозаранку на билом коне с бунчуком пролетить подбоченясь. Куды? К Сидорке в кабак! А бунчук навищо? А як же – батько!.. Да с ним те двое – капустные головы пидскочили, под ручки цоп! И тащат!.. Им бы пить за его грошенята. Молодой бобка стремя ему поддержит, другой бобка гусли за ним повсюду таскае... На крыльцо пьяный вылезет, дивчинкам орехи да пряники станет горстями кидать... Тьфу ты, сором! За що же мы вставали, народ за що кровь лил? Плюнул я да пешки пошел ко Хролу Минаичу. Два-десять козакив со мной вместе... Он тут молвил, что Паншина не удержит ныне. Да ты спытай его, батько, ким удержаты? Ведь вси разбрелысь от него казаки, осталысь одни питухи кабацки. Рать прыйде, а они под столами валяются пьяни...