Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин

Подавая гостю узкую, с длинными пальцами пианистки руку, хозяйка дома приветливо улыбнулась.

— Меня зовут Клава, — просто сказала она. — Очень приятно, что вы к нам заглянули. Все-таки жене надо знать, с кем работает ее муж. А раз у нас гость, то прошу пройти к столу. Мы как раз собираемся ужинать.

Винокуров решил отказаться, но Клавдия Михайловна мягко, но властно приказала:

— У подполковника-мужа жена — генерал. Поэтому прошу старших слушаться. — Она весело взглянула на Винокурова. — Никуда ваши дела не денутся. А уйдете, осержусь! — И вышла на кухню.

Александр Лукич развел беспомощно руками: мол, ничего не поделаешь. Придется остаться. И пригласил гостя в зал.

Когда уселись за столом, покрытым голубой льняной скатертью, Клавдия Михайловна взглянула на Винокурова.

— Что вас, Иван Алексеевич, привело в наши края и почему вы приехали без семьи? — поинтересовалась, раскладывая по тарелкам салат.

— Семью пока не взял из-за детей. Неудобно было их срывать под конец учебного года.

— У вас есть определенное сходство с моим благоверным, — заметила женщина. — Для него служебный долг превыше всего, а семья всегда чуть ли не на последнем месте.

— Не совсем так, — возразил Александр Лукич, с удовольствием отхлебывая из чашки ароматный чай. — Служба, конечно, на первом месте, это ты права, но с интересами семьи я считаюсь. Как у меня получается, не мне судить.

— Вот именно, дорогой, — улыбнулась супруга, — не потому ли ты и сейчас думаешь, как бы тебе, несмотря на болезнь, удрать в отдел? Кто-кто, а я-то изучила тебя.

Чащин рассмеялся открыто и звонко. Его всегда умиляла прозорливость жены.

— Критикнула ты меня основательно, придется исправляться, — проговорил он и, взглянув на Винокурова, добавил: — Не скучно ли нашему гостю слушать, как мы с тобой препираемся?

— Что вы, — успокоил их Иван Алексеевич, — мне чрезвычайно интересно побывать в кругу семьи. Я вам очень благодарен, Клавдия Михайловна, что вы меня оставили. Действительно, в нашем деле должна быть хоть минутная разрядка. А то зачерствеем. Я очень тоскую по своим. Не дождусь, когда они приедут.

— Я думаю, это можно уладить, — серьезно заметил Чащин. — Мы с Клавой и сынишкой первые недели жили в одном из кабинетов отдела. Но когда это было! Сейчас положение улучшилось. У нас скоро появятся квартиры, и тогда можно вызвать семью.

После ужина хозяйка занялась уборкой, а мужчины прошли в комнату, похожую на гостиную. Два полукруглых окна были занавешены накрахмаленными тюлевыми занавесками, в простенке между ними стояло пианино, а у противоположной стены — диван, обтянутый красным бархатом. Нашлось здесь место и для высокого трюмо в потемневшей от времени деревянной оправе, трехногому круглому столику, около которого стояли зачехленные кресла. Одно из них Чащин предложил Винокурову, а в другое повалился сам. Болезнь все же давала знать, хоть он и бодрился. Хозяин предложил гостю сигареты, закурил сам, но тут же положил окурок в пепельницу.

— С этой болезнью и курить отучишься, — проворчал он. — Потерял вкус к табаку. Горечь одна получается, — он криво усмехнулся.

— За месяц я отвык от домашней обстановки, — поддержал разговор Винокуров. — А у вас уютно.

— Вот обставились пока трофейной мебелью. Мы-то с собой ничего такого не привезли.

— А на этом инструменте играет жена? — кивнул гость в сторону пианино.

— Да, она до войны окончила консерваторию. Но этот инструмент сильно разлажен. Нет времени найти мастера. Вот за обедом она об этом моем упущении просто забыла сказать. — При воспоминании о жене глаза у Чащина стали озорными, он весь как-то приободрился. — Я бы свою семью тоже оставил во Ржеве. Но настояла Клава, и вот мы здесь все вместе. — Чащин задумался, уставившись в пол. — Редко встретишь женщину, мать, жену, чтобы она была так предана тебе даже в самое тяжелое для тебя время. А у меня такие годы были. В нашей семье произошло неприятное событие. Отец тогда работал инструктором всеобуча в селе. Стал приобщать селян к изучению военного дела. Кому-то это не понравилось, кто-то усмотрел в этом недоброе: мол, хоть и из батраков, а в первую мировую дослужился до прапорщика, награжден Георгием и теперь, мол, вон что затевает. Отца отстранили от работы. Пришлось вмешаться, написать в районные и областные инстанции, попросить заступиться за родителя. Они-то и объяснили сельским товарищам, что в спортивный комплекс БГТО вводит и военная подготовка. — Он усмехнулся. — Вот какие случаются курьезы. Клава тоже саратовская. Она из соседнего села. Ее родня хорошо знает нашу. Они, да и Клава, и словом и делом поддержали моего отца в трудную минуту.

Винокуров наклонился и пожал руку Чащина, лежащую на столе.

— Спасибо, Александр Лукич, за доверие, — проговорил он. — Такое обычно рассказывается только близким друзьям. Я постараюсь вам платить тем же. Правда, в моей биографии нет ничего выдающегося… Родители мои — сермяжные крестьяне из Ярославщины. Умерли в голодном двадцать первом году. Меня, полуживого, нашли местные комсомольцы и с обозом продотряда отправили в город, где я и воспитывался в детском доме. После десятилетки поступил в юридический институт, но война не дала закончить. До осени сорок четвертого служил в контрразведке. Освобождал город Луки в составе одного из соединений пятьдесят девятой армии, затем служил в Прибалтике и вот — к вам.

Вошла Клавдия Михайловна.

— Саша, пора принимать лекарства, — напомнила она, — и — в постель. Вы извините, Иван Алексеевич.

— Это вы меня извините. Совсем размяк, раскис. Забыл о времени. Пора и честь знать. — Он встал, попрощался с хозяевами и вышел.

День клонился к вечеру. Винокуров прошелся по улице, сделал так называемую разминку — студенческая привычка. После долгого сидения в читалке или на лекциях он любил пройтись по свежему воздуху. Сначала один, а затем с однокурсницей Леной. Эти прогулки иногда продолжались почти до самого утра. Потом шли на лекции, и так почти каждый день. И не уставали почему-то, а сейчас ни за что не согласился бы так гулять. Тогда было страшно интересно. И находили о чем говорить. Вскоре Лена стала его женой.