Завет - Эрик ван Ластбадер

Тихая квартира на третьем, и последнем, этаже была убежищем священника. Здесь, высоко над этим суетным, помешанным на бесконечной погоне за наживой, безрассудно расточительным городом, отец Дамаскинос чувствовал себя спокойно, точно в уединенной гавани. Сегодня, после всего этого кошмара, священник особенно счастлив был наконец оказаться дома. С полудня у него во рту не было ни крошки, но ни есть, ни пить по-прежнему не хотелось. Ему до сих пор мерещился солоновато-медный привкус крови под языком…

Этой жаркой, влажной ночью отец Дамаскинос мечтал о прохладе. Закрыв за собой дверь квартиры, он прошел по византийскому ковру к окну и распахнул балконную дверь. Заметив какую-то странную тень, священник вытянул шею, всматриваясь в неясные очертания. Тень сдвинулась с места. Отец Дамаскинос вздрогнул. В ту же секунду тень обернулась высоким, широкоплечим человеком, который стальными пальцами сгреб святого отца за плечи и принялся трясти, пока у того не застучали зубы.

Священник увидел его глаза — цвета ночной лагуны, и лицо с характерными чертами выдававшими принадлежность человека к древнему венецианскому роду.

— Корнадоро, — выдохнул он. — Что вы здесь делаете?

— Для начала пройдем в гостиную, святой отец. — С этими словами Деймон Корнадоро мощным движением швырнул священника обратно в комнату. С необычной для его роста и размера мягкостью он шагнул на ковер и рывком поднял отца Дамаскиноса на ноги.

— Ответы, святой отец, — проговорил он. — Мне нужны ответы на мои вопросы.

— На какие вопросы? — Отец Дамаскинос покачал головой. — Что вас может интересовать?

— Местонахождение Браверманна Шоу.

Священник распахнул глаза, его ноздри лихорадочно затрепетали, словно он внезапно почуял приближение смерти. Тонким, дрожащим голосом он выдавил:

— Я понятия не имею, где…

У него перехватило дыхание, и последнее слово больше напоминало короткий, отчаянный поросячий визг.

— Вы визжите, как девчонка, святой отец, вам это известно? — Корнадоро наклонился. От него пахло спиртным. Неожиданно он потянулся вперед и сделал быстрое хватательное движение. — Вы часом не женщина, а, святой отец? Под этой рясой толком ничего не разобрать. Да-да, я слышал все эти истории… — Он отступил, хмурясь с театральным разочарованием. — Увы. Все на месте, хотя к чему вам эта штука, ума не приложу, святой отец…

Размахнувшись, он сбил священника с ног.

— Где Браверманн Шоу? — В темных омутах его глаз не было места жалости. — Спрашиваю в последний раз.

— Я… я не знаю.

Корнадоро нагнулся и легко коснулся его заросшей бородой щеки.

— О, святой отец, разговаривать с вами — одно удовольствие!

Он швырнул священника в кресло, взял свечу из мраморного подсвечника, поджег фитиль. Поднеся язычок пламени вплотную к лицу отца Дамаскиноса, он произнес:

— Позвольте, святой отец, я кое-что расскажу вам о себе. Видите ли, я старомоден. Все эти современные приспособления для пыток — не для меня. Я предпочитаю старые добрые методы. — Корнадоро сгреб священника за волосы, оттягивая его голову назад, заставляя глубже вжаться в кресло. — Ровно через пять секунд я подожгу вашу бороду. У вас пять секунд, и ни мгновением больше, чтобы сказать мне правду. — Он дернул священника за вьющиеся волосы, так что на глазах у отца Дамаскиноса выступили слезы. — Не огорчайте меня, святой отец. Второго шанса у вас не будет, ей-же-ей, я, черт подери, спалю вас живьем!

— Н-нет, — заикаясь, выговорил отец Дамаскинос.

— Пять. Четыре…

— Вы не посмеете… — охваченный ужасом, он невольно перешел на родной греческий язык.

— Три, два…

— Этого не может быть… Я отказываюсь верить…

— Один, ноль.

Корнадоро поднес свечу к бороде священника, тут же вспыхнувшей, словно сухая солома. Святой отец с воплем взвился из кресла. Корнадоро ударил его в солнечное сплетение. В воздухе отвратительно запахло паленым.

— Прекратите! Хорошо, я все расскажу! Только перестаньте! — с трудом выкрикнул священник. — Он уехал в Трапезунд… В Трапезунд, в Турцию!

— Слишком поздно. — В руке Корнадоро зловеще сверкнуло зажатое между пальцев лезвие. — Я же предупреждал — второго шанса не будет.

С леденящей душу сноровкой он распорол горло священника от уха до уха.

Шагнув на палубу motoscafo, Джордан Мюльманн позвонил Осману Спагне. Аэропорт Марко Поло, где только что приземлился принадлежащий компании «Гольфстрим Джи-550», остался позади. Джордан не сообщил матери, что едет в Венецию. Разумеется, и Корнадоро ничего не знал о его планах. Он приставил к обоим — к Камилле и ее любовнику — своих людей, чтобы те неустанно следили за этой парочкой. С самого начала нужно было это сделать. Ладно. Он обо всем позаботится, как обещал четверке. Так Джордан называл про себя рыцарей, вызвавших его на неожиданный разговор в ту ночь триумфа.

— Полагаю, вы хотите разобраться с американцем? — раздался в трубке голос Спагны. Осман никогда не называл имен, разговаривая по телефону.

— Совершенно верно.

Грозно взревел мощный мотор motoscafo, и катер помчался по глади лагуны.

— Позвольте мне, сир.

— Постой, Осман. — Джордан слишком хорошо знал, что подразумевает Спагна под словом «разобраться». Закулисный инженер его империи был удивительно кровожаден. — Тут требуется аккуратность. Я хочу преподать ему незабываемый урок. Мне нужна его покорность, а не смерть, иначе придется кем-то его заменять… мне сейчас совершенно некогда этим заниматься.

— Что ж, разумно, — ответил Спагна.

Вязкий, влажный ночной воздух, казалось, прилипал к телу, укутывая Джордана, словно саваном, тревожа душу. Он подошел к борту катера. Они приближались к отелю, где двое рыцарей уже ждали своего хозяина.

— Подумаем… он ведь любит автомобили?

— А какой американец не любит?

Джордан рассмеялся.

— «Феррари»?

— Просто одержим ими, — сказал Спагна. — У него двенадцать моделей.

— Многовато. — Сморщив нос, Джордан шагнул с палубы на причал. Типичная средневековая вонь, подумал он. Венеция напоминала ему смердящего мертвеца, разлагающийся труп, который почему-то забыли похоронить. Он поздоровался за руку с рыцарями, не прерывая разговора.

— Лично я не люблю «феррари». Слишком кричаще. Придумай что-нибудь, Осман.

— Я приступлю к этому незамедлительно. — Спагна не скрывал ликования в голосе. — У него две коллекционные машины. Они уникальны. Такие же ему купить уже не удастся.

— И все-таки, если я хоть немного разбираюсь в людях, это только раззадорит его. Как и любому американцу, ему не хватит одной затрещины, чтобы вспомнить о хороших манерах. — Джордан задумался, его разум стремительно искал нужную информацию. — Насколько я помню, у него есть ребенок? Единственная дочь?

— Девятнадцати лет, — подтвердил Спагна. — Довольно симпатичная, судя по имеющемуся у меня снимку. Для папаши она — как это говорится? — зеница ока.

— Мне рассказывали, что Америка — страна опасная, в городах то и дело совершаются ужасные преступления — похищения, изнасилования, грабежи… ну, и так далее. — Джордан отошел от рыцарей, остановился на дальнем конце причала. — Дело деликатное, Осман. Никакого расследования быть не должно. Рядовое происшествие, девушку ограбили и избили на темной улице, «скорая помощь», носилки, паника, слезы безутешных родителей. В финале счастливое выздоровление. Ты знаешь, что делать.

— Безусловно, сир.

Джордан убрал телефон и вернулся к рыцарям. Ему не терпелось услышать, что замышляют его мать и Корнадоро у него за спиной. Первые же слова, шепотом произнесенные над его ухом, чрезвычайно его вдохновили.

— Да. Я знаю, где находится Трапезунд, — ответил он.

Столетия назад рыцари атаковали эту обитель ордена. «Вот круг истории и замкнулся», — подумал Джордан.

По низко нависшему небу, серому, прорезанному прожилками, словно неусыпное око солдата на посту, ползли хмурые облака. Браво вышел из отеля в своей грязной, истрепанной одежде, когда было уже немного за полдень — он проспал почти двенадцать часов. Сначала он отправился на Ататурк-Алани, огромную центральную площадь, а оттуда свернул к западу, на шумную улицу с множеством клубов и магазинов одежды. Место было довольно уродливое, массивные прямоугольники современных построек возвышались над головами прохожих, как поверженные атлеты, уже не способные подняться на ноги. Трапезунд можно было бы назвать городом контрастов. Увы, одно здесь разрушало другое. Новая и старая история сталкивались плечом к плечу с небрежным великолепием, но, в отличие от Венеции, обаяние местной старины бесцеремонно уничтожали бетонные гиганты новостроек. Величественное и грозное прошлое древнего Трапезунда оказалось на свалке, словно ненужный хлам.