Пленник волчьей стаи - Юрий Пшонкин

Тогда «заговорил» Черная спина. Он сел, задрал голову к звездам и тихонько завыл. Атувье вслушался. Он понял. Волк говорил: «У тебя есть олень. Отдай его стае, и стая не тронет тебя. Отдай!»

Атувье выхватил нож, посмотрел по сторонам. Чет­верка хвостатых, стоявших у него за спиной, явно пода­лась вперед.

Белый мотнул головой, захрипел, словно умоляя от­пустить его. Атувье вдруг осенило: «Белый — хороший бегун. Ведь он ездовой олень. Он может убежать! Стая голодная, у волков мало сил». Коротким взмахом он рас­сек натянутый чаут.

—       Беги! — крикнул Атувье.

Белый подпрыгнул и огромными прыжками понесся к дальним сопкам. Стая на миг растерялась. Что делать? Бежать за оленем или напасть на человека? Вожак не дал команды.

Первой команду получила белая волчица. Она броси­лась за оленем, за ней устремились остальные. Лишь один волк остался рядом с человеком — Черная спина. Волк принял боевую стойку.

Атувье, сжимая деревянную рукоятку верного пареньского ножа, ждал.

— Черная спина, ты хочешь драться со мной? — спросил Атувье.—Разве ты забыл нашу дружбу? Разве я и моя жена обижали тебя? Ты был для нас настоящим другом. Да, нам было обидно, что ты ушел, но обида быстро покинула наши сердца. Мы тебя поняли.— Атувье вложил нож в деревянные ножны, обшитые латхачьей шкурой. Он видел теперь, что Черная спина не хочет с ним драться — волк принял стойку внимания и явно ждал его голоса.

Издали послышался горестный вой. Черная спина по­вернулся на зов и помчался на помощь. Видно, Белый и впрямь уходил от стаи.

Атувье сел на снег. Встреча с волками отняла силу у ног.

Атувье лежал в крохотной пещерке, недалеко от. того камня, на котором стоял Черная спина. Была ночь, тем­ная, морозная. Атувье нашел пещерку случайно. Убедив­шись, что волки далеко, он пошел от места встречи со стаей. Пошел не по долине, а стал взбираться на сопку. Зачем идти по ровному месту? Волки есть волки. Можно было развести костер, но у него не осталось сил, чтобы собирать дрова. Едва он втянулся в кухлянку, как сразу уснул. Спал недолго — голод разбудил.

Чаучу может ночевать в снегу в мороз, может пере­ждать в снежной «яранге» любую пургу, если... если у него полный желудок. Еда дает силу, но когда желудок пустой — откуда взяться силе?

Атувье думал о еде. Он видел ее! Видел «раздетую» вторую убитую им оленуху, алую тушу с пятнами сала на боках, на спине. Вспомнил, как пил ее горячую кровь, ел вкусную, сочную печенку. «У Белого, наверное, очень большая печень и большое сердце»,— почему-то подумал он. «Дай мне мяса! Дай!»—стонал голодный желудок. Атувье нащупал конец чаута, вынул нож, обрезал часть ремня, поделил его на куски. Холодный кусок кожи отта­ял, размяк... во рту. К утру желудок успокоился.

Прежде чем отправиться в путь, Атувье пристально оглядел долину. Волки могли и вернуться, он — не ездовой олень, не убежит от них. Одного, двух, даже трех хвостатых можно победить, но в стае их десять и один. Остальные собьют с ног, разорвут... Он стоял возле пеще­ры и все не решался покинуть ее. Черные прутья таль­ника, робко выглядывающие из снегов, тусклые наледи нагоняли тоску, страшили. Куда идти, Сколько еще он может прожить без настоящей еды? Не лучше ли снова спрятаться в каменное логово и подождать, когда быстро­ногие «верхние олени» унесут его с холодной, угрюмой земли в страну счастья, где всегда есть пища,— к «верх­ним людям». Ой-е, но там нет Тынаку и Тавтыка! Они останутся на этой земле. Кто их будет кормить? Кто защитит их от зверей и злых людей? Ему хорошо будет там, а им? «Ой-е, а может, они уже ждут меня в «верх­ней тундре»,—испугался неожиданной мысли Атувье и взглянул на облака. Нет, еще никто из живущих на земле не видел «верхнюю тундру», «верхних людей». Атувье закрыл глаза и... увидел свою ярангу, притаившуюся на поляне среди сугробов! Ой-е, из яранги вышла Тынаку. На руках у нее сын Тавтык. Но почему тополя зеленые, а на Тынаку летний керкер? И Тавтык без малахайчика. Ведь сейчас зима!» Атувье тряхнул головой, открыл глаза, и яранга пропала. Первый раз в жизни он видел сон, когда не спал.

По долине и сопкам была разлита великая белая ти­шина, и ни один звук не нарушал ее шаманского раз­думья.

Он все разглядывал, осматривал долину, не зная, что ему делать. Какая-то черная точка вдруг привлекла его внимание. Он прищурился. Ой-е, копэй шла к нему! Что нужно здесь этой пакостнице? Неужели она решила по­живиться его телом, когда душа его умчится к «верхним людям»? Нет коварнее и выносливее зверя, чем вонючка копэй. И нет зверя умнее ее. Копэй чует смерть оленя, когда олень еще жив.

Атувье полез вверх. Надо подальше держаться от ко­варной копэй, подальше уйти от этой долины, где он повстречал ночью стаю, где потерял Белого и встретил Черную спину. Где увидел дурной знак — идущую по его следу копэй. Он отрезал еще кусочек чаута и принялся жевать на ходу. Кожа лихтака не еда, обман для желуд­ка. Но желудок можно обманывать.

Атувье взобрался на вершину. Ой-е, первый раз он ви­дел такое! У сопки... не было вершины! Будто срезал ее великаньим ножом создатель этой земли. Такая она была ровная, гладкая! Ни единого бугорка, ни единого кустика. Рядом просматривались другие сопки, с привычными глазу вершинами. «Наверное, на этой макушке духи пируют. Какая ровная»,— с дрожью подумал Атувье, и ему захотелось поскорее перейти «доску для еды духов», как он назвал это странное место. Миновав белый круг, сын Ивигина остановился у края и начал разглядывать еще один неведомый ему уголок страны чаучу. Внизу лежала долина какой-то реки. Он определил это по провалинам в сугробах и тальнику вдоль этих провалин. Вон главная жила реки, а к ней сбегают с сопок ее меньшие сестры.

Это была его родная река Апука. Если бы он знал, с кем встретился! Но сын Ивигина не бывал в верховьях Апуки, не знал этих мест.

Спустившись с сопки, он решил пойти берегом одного из притоков безвестной ему реки, которая выбегала из распадка. Ему казалось, что если он пойдет ее берегом, то обязательно встретит тигильских оленных людей. Он знал, где-то южнее его родных мест стоит большое стойбище Тигиль, и в нем живет наместник белого царя. Тигильские оленные люди, коряки, слыли среди чаучу смирными, незлыми.