Люди Солнца - Том Шервуд

– Мой Бог – порядок.

– Так просто! – очень доброжелательно рассмеялся монах. – Твоя хварна – быть мастером места, или, как говорили в Древней Греции, – гениус лоци. Подводить под свою власть какое-то место, в зависимости от опыта – или дом, или улицу, или город. И создавать в этом месте мир гармонии, порядка, безопасности, красоты. И ты так сделал, но в доставшемся тебе месте отбросил всё, кроме порядка. Этот порядок исправно работал, принося тебе колоссальные деньги. Да, да. Но где любовь?! Где гармония?! Где красота?! К тебе текли страшные, кровавые деньги. И притащили с собой ананке. Невозможно убедить даже того, кто очень доверчив, что пришёл всего лишь один человек и смёл с Земли неодолимую крепость, твой Город, внезапно и страшно, в одну секунду. К слову, твоими же пушками. Ты говоришь – дикая и бессмысленная случайность. Мы говорим – закономерный и предсказуемый ананке.

– И… Что же делать? – медленно, устало проговорил он. – Куда везти эти гинеи, дублоны, пиастры?

Монах с грустью посмотрел на него.

– В ту минуту, когда Том в Городе со своими людьми рубил твоих стражей порядка – он неосознанно и вынужденно восстал против всего созданного тобой и тем самым забрал у тебя твою хварну. Луч Солнца переместился в него, и теперь он в возрождаемом замке «Шервуд» – гениус лоци. Так что теперь он пусть тебе и ответит.

И все находящиеся в комнате уставили в меня пристальные, весьма непростые взгляды. И соткался во мне в эту секунду импульс желания «чтобы было вот так», ровно как в ту минуту, когда я говорил Элизабет: «Замуж за Ричарда… не выходить!»

«Хочу, чтобы было вот так…»

– Мне известен один странный замок, – сказал я решительно, твёрдо. – «Девять звёзд». Бывшее владение Люпуса, того самого, кого Август не отдал мастеру Альбе. Там тоже подвалы забиты кровавым золотом. Совсем недавно в замок приехали люди, пытаясь его оживить и благоустроить. Ты, Август, туда должен отвезти твои гинеи, дублоны, пиастры. Отдать их настоятелю замка. И остаться там навсегда, ещё раз попробовав стать настоящим, полноценным «гениус лоци». Люди, сейчас живущие в замке, занимаются тем, что удаляют от мира всяческих Джованьолли, Хосе, Регентов, Люпусов, Филиппов, Ван Вайеров и им подобных. И, поверь, Август! Ты очень и очень там нужен.

Август глубоко, длинно вздохнул. Сказал тихо:

– Ну что ж. Это хоть какая-то цель.

– И ещё, – добавил я, вспомнив. – В «Шервуде» сейчас живут тридцать детишек, большинство из которых освобождены недавно из рабства. Мне бы хотелось, чтобы ты, Август, когда привнесёшь гармонию в «Девять звёзд» и в свою жизнь, приехал к нам и показал детям самые замысловатые из твоих головоломок. Видел бы ты, что сейчас происходит там с нашим бочонком!

И я, и все в комнате улыбнулись. Да, улыбнулся и Август и, встав, сказал:

– Что ж. Тогда жди. – И добавил, обращаясь к Глабру: – Поднимай людей. Лошадей запрягайте.

А через полчаса, обнявшись на прощание, мы расстались. Наша карета покатила неторопливо назад, в «Шервуд», и в ней со мной ехали двое нелгущих монахов. Это было их решение, и, объявляя о нём Августу, один из них с тихой радостью произнёс:

– У тебя теперь всё хорошо. А там – дети.

Шаг в пять лет

Таким образом персона, озадачившая, если так можно сказать, наших дам, в «Шервуд» не прибыла. А приехали двое странных людей, исповедующие непонятную добрую мудрость, которая оказалась древнее Библии.

Эти двое, едва успев познакомиться со взрослыми обитателями замка, дружно направились в керамический цех, где в этот час расположилась за предлинным гончарным столом вся детвора. Закатав рукава, ручонками, по локоть измазанными глиной, они лепили фигурки друг друга: Тоб заявил, что его глиняному принцу в одиночестве будет грустно.

Я, отъезжая от гостиницы, верно, обратил внимание, что в отдалении за нами катилась из Бристоля незнакомая карета, но важности не придал. Тем более что карета скоро отстала. Так вот, передав жёлтых монахов Гювайзену Штоксу, гончарному мастеру и детворе, я поскорей прибежал в кабинет. Рывком вытянув ящик стола, я покопался и достал запечатанное письмо. На нём рукой Эвелин было написано: «Вскрыть 22 декабря 1769 года». А на дворе уже тысяча семьсот семидесятый! Как мог забыть? О, эта самоокупаемость замка! Надорвав цветной, кажется, с одной из сигар, шёлковый ярлычок, я развернул сложенный втрое лист. И опять рукой Эвелин: «Милый Том. В этот день у нас родится сын Уильям».

Вот так. Не одни только жёлтые монахи способны демонстрировать чудеса. Тщательно спрятав письмо на дне ящика, я поспешил в каминный зал. Но поделиться с Эвелин мыслями и переживаниями не удалось. Она шла ко мне навстречу и приблизилась со словами:

– Ещё гости, Томас. Незнакомая дама.

Кивнув, я вышел во двор. Первое, что увидел, – контуры той самой кареты, что отстала после гостиницы. А затем навстречу шагнула девушка, почти девочка, тоненькая, в длинном сером дорожном плаще, имеющая на вид едва ли лет девятнадцать.

– Позвольте представиться, – очень нежным голосом произнесла гостья. – Кристина Киллингворт.

– Том Шервуд, к вашим услугам.

– Близкий мне человек, Бэн Бэнсон, сообщил мне, что у вас живёт большая компания детей, общение с которыми было бы полезно и приятно нашему Симеону…

– О, моя драгоценная! – Я не смог сдержать радости. – Это вы, вдова Регента! У вас останавливались мастер Альба и Бэнсон! Он мне много рассказывал о вас…

– Не совсем вдова, – отрицательно качнула головой девушка, мгновенно утратившая чинную напряжённость первого знакомства, порозовевшая, осветившаяся улыбкой. – Мы не успели пожениться, но я ношу по нему траур.

Она чуть отпустила шнур плаща, обнажив краешек чёрного платья. Я сделал шаг и, приняв её узенькую руку в перчатке, поцеловал.

– Идёмте, Кристина! Я вас познакомлю с женой!

– Прошу прощения, Симеона можно с собой взять?

– Конечно можно, но где же он?

– Мистер Киллингворт, – декламаторским, учительским тоном произнесла Кристина, – можете выйти.

Дверца кареты открылась, и с подножки спрыгнул маленький, стройный малыш в коричневом строгом камзольце.

– Добрый день, – сказал я ему, протягивая по-взрослому руку. – Меня зовут Том.

– Мне много рассказывал о вас мой друг Бэнсон, – очень серьёзно заявил малыш, – и я вами искренне восхищаюсь.

– Знаешь, Симеон, – я наклонился к нему и понизил заговорщицки голос, – вот кто действительно стоит восхищения – это сам Бэнсон.

Затем мы вошли в каминный зал, и я представил новых гостей очень и очень доброжелательному женскому обществу.