Буржуа - Вернер Зомбарт

в ссуде денег совершенно вытравлено всякое качество и хозяйственный процесс определен исключительно количественно;

в ссуде денег договорное начало сделки стало существенным: договор об исполнении и встречном исполнении, обещание на будущее время, идея поставки составляют ее содержание; в ссуде денег исчез всякий элемент «пропитания»; в ссуде денег все телесное (все «техническое») вытравлено окончательно: хозяйственное дело стало чисто духовной природой;

в ссуде денег хозяйственная деятельность как таковая утратила всякий смысл: занятие денежными ссудами совершенно перестало быть осмысленным занятием тела и духа; тем самым ценность его переместилась с него самого на результат; один только результат еще имеет смысл;

ссуда денег является особенно плодотворной областью для развития отчетности: человек, в сущности, всю свою жизнь просиживает со счетной линейкой и бумагой за столом;

в ссуде денег выступает впервые совершенно ясно возможность и не в собственном поту посредством хозяйственного действия зарабатывать деньги; совершенно ясно выступает возможность и без насильственных действий заставлять других людей работать на себя.

Чего недостает профессиональному заимодавцу, «ростовщику», — это, как правильно понял Антонин, предпринимательского духа, отваги. Но если и это прибавляется, то как раз заимодавец может вырасти в капиталистического предпринимателя крупного масштаба: специфически купеческое предприятие тесно связано (как мы видели) с ссудой денег. Ссуда денег может таким путем разрастись в капиталистическую торговлю деньгами (банкирская деятельность!), но также и в капиталистическое производственное предприятие (заклад!). Флоренция — не только город торговцев шерстью, она еще и город банкиров!

Но она, наконец, еще и город цехов раг ехеlеnсе128 и господства цехов, и мы должны иметь это в виду, если мы хотим понять, почему она стала цитаделью раннекапиталистического духа.

Благодаря исторической случайности: вражде между императорской и антиимператорской партиями — цехи во Флоренции уже в XII в. достигли участия в управлении городом. «Ремесленные цехи заставили дорого заплатить за поддержку (оказанную императору), и подеста со своими советниками находился на самом деле в зависимости от вновь достигшего политического могущества общественного строя» (433). В 1193 г. были расчищены пути демократическому развитию государства.

Если я теперь указывал только что, что эту особенность флорентийской истории я также делаю ответственной за высокое и раннее развитие капиталистического духа во Флоренции, то это легко может показаться парадоксальным, так как ведь цехи — смертельные враги капитализма. И все же это не парадоксально. Ибо, несомненно, важная доля капиталистического духа, особенно та, которая проявляется в мещанских добродетелях, происходит из тесноты цеховых каморок. Здесь «святая хозяйственность» по-настоящему дома. Она здесь появилась на свет, как дитя нужды. Здесь нужно было быть бережливым, и трезвым, и трудолюбивым, и целомудренным, и чем там еще, если не желать ставить на карту своего существования. Эти добродетели называли христианскими; они и были ими. И культивировать их без внешнего принуждения было, без сомнения, достойным внимания делом самовоспитания. Но не следует все же забывать, что торговец пряностями и шерстоткач получают эти «добродетели» скорее принудительно, как элементы его образа жизни: он должен прийти к убеждению, что делать долги, тратить время на развлечения и любовные интрижки привело бы его к нищенской суме. Мы и наблюдаем повсеместно, как нужда с течением времени делает цеховых все более добрыми «мещанами». Относительно английских и шотландских народов мы получаем положительное этому подтверждение.

«Очевидным является, — пишет превосходный знаток средневековой Англии (434), — что задолго до реформации и раньше, чем какие бы то ни было пуританские принципы могли оказывать свое влияние, веселье в городах исчезло под давлением деловой жизни» (the gaiety of the towns was already sobered by the pressure of business). А другой (435) утверждает действительность того же самого наблюдения относительно развития шотландских городов. Цеховая каморка еще стеснила даже и крестьянское жизненное пространство. Настоящий крестьянин — это маленький сеньор, который живет и дает жить. Городской ремесленник чахнет, засыхает, опустошает себя и делается тем самым родоначальником «мещанского духа».

Правда, то, что этот последний сделался элементом капиталистического духа, что и те люди, которые могли позволять себе вести свободную и несвязанную жизнь, видели свой высший идеал в industry и frugality129: Для этого требовалось содействие еще других сил. С одной из этих сил мы познакомились в нравственном учении философов и церкви. Другую я еще назову здесь. Это обиженность.

В последнее время с решительностью указывалось на выдающееся значение этого духовного процесса, который, как известно, Ницше Считает корнем переоценки аристократической ценности в противоположность оценке стадной морали (436). Я думаю, что в истории капиталистического духа он сыграл роль, и я вижу ее в этом возвышении рожденных нуждою принципов мелкомещанского образа жизни до всеобщих, ценных жизненных максим, т. е. в учении о «мещанских» добродетелях как высоких человеческих добродетелях вообще. Люди мещанского состояния, в особенности, верно, деклассированные дворяне, косо смотревшие на господ и на их житье, объявляли его порочным и проповедовали отвращение от всякого сеньориального образа жизни (который они в глубине своей души любили и к которому стремились, но были из него по внешним или внутренним причинам исключены). Основная черта в книгах Альберти о семье — это обиженность. Я уже ранее приводил оттуда различные места, где звучит прямо-таки комичная и детская ненависть к «сеньорам», из круга которых он был исключен; эти цитаты можно было бы легко умножить. И постоянно тирада против всего сеньориального, против сеньориальных развлечений охотой, против обычаев клиентеллы и т. д. заканчивается фарисейской похвалой собственного доброго «мещанства». Несомненно, коммерческие интересы, плоды философского учения, одобрение духовного отца — все это вело к омещанению взгляда на жизнь. Но безграничная ругань, в которую впадает Альберти, как только он заводит речь о «сеньорах», и которая свидетельствует о том, что его опыт позволял думать о них чертовски верно, все же показывает, что, может быть, самым сильным побуждением, приведшим его к доброму мещанскому мировоззрению, была обиженность.

Во все времена она оставалась самой твердой опорой мещанской морали. Добродетельный мещанин еще и ныне провозглашает то положение и охотнее всего сам утешается им: «гроздья — кислы».

Но если где-нибудь и когда-нибудь цехи, в которых «мещанский» образ мыслей господствовал из чистой нужды, но которые охотно также «делали из нужды добродетель», достигают власти и влияния, так что, в конце концов, «задают тон» в государстве, то их образ мыслей неминуемо объявляется общепризнанным и похвальным. Их дух становится общим духом. Этот процесс с особенной ясностью проявился опять-таки во Флоренции, которая именно вследствие этого уже в XV столетии прямо сочится мещанством, тогда как другие города (Венеция!) еще долгое время сохраняют свой сеньориальный отпечаток.

Глава двадцать восьмая

Капитализм сам по себе

Когда я несколько лет назад впервые сделал попытку разобрать проблему капиталистического хозяйства, исходя из центра его, т. е. когда я взял капиталистический дух за исходную точку моего исследования капиталистического развития, ничто у меня не было в такой мере заподозрено критикой, как именно это. Мне ставили в упрек возврат к «дуалистической» точке зрения или утверждали, что я поставил вещи на голову, спутал причину со следствием. Не капиталистический дух есть источник капитализма, а этот последний есть источник капиталистического духа. С большим остроумием мою сторону взял тг. Симиан в подробной критической статье, которую он закончил словами: «L'esprit capitaliste ne naft il pas du capitalisrne beaucoup plutot que le capitalisme ne nait de lui?»130 (437).

Поставленная этим вопросом проблема сложна и будет во всей своей полноте разобрана во вновь переработанном моем «Современном капитализме». Здесь нас интересует только одна часть проблемы, заключенная в первой половине вопроса: не рождается ли капиталистический дух из капитализма?

Этот вопрос, несомненно, интересует нас в весьма высокой степени. Ибо если бы на него пришлось дать утвердительный ответ, то все содержание этой книги — с начала до 27-главы — было бы ненужным и от нее не осталось бы ничего, кроме одной этой 28-й главы. Нам придется, следовательно, несколько поглубже разобраться в этой проблеме.