Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

Киев — не Москва, у Малороссии особенная стать (в том числе и в области contemporary art), демонстративно расположить блистающую бриллиантами имен коллекцию напротив освежеванной туши Бессарабского рынка — значит бросить городу и миру невидимую перчатку.

Тем более, когда в “АртПинчукЦентр” стоит молчаливая, интеллигентная очередь, обтекаемая аутентичными украинцами, которые никак не могут взять в толк — что это за явление и по какому такому ведомству его проводить нужно?

Очередь в музей оказывается едва ли не главным аттракционом “Рефлексии”, чей основной смысл, посыл и сухой остаток — вкус и запах больших денег. То есть очень-очень больших. Ибо приобретать Мураками (который скульптор, а не писатель) или того же Хирста, располагая их в авторском дизайне помещений, исполненном Филиппом Чамборетто, — отдельное и малодоступное удовольствие.

И, кстати, крайне приватное: наслаждение художниками, открытыми галеристом Саатчи, сродни переживаниям сиятельных особ, строивших для своих чудачеств всевозможные “уголки уединения” и прочие “монплезиры”.

Однако украинский дискурс не предполагает застенчивости или ложной стыдливости, прямолинейность здесь понимается как утилитарность, а утилитарность — как прямая действенность, поэтому, собственно, и оказываются возможными жесты, очищенные от какой бы то ни было примеси метафизики.

Украинская метафизика и есть конкретность деяния, отчего вторым важным аттракционом “АртПинчукЦентра” являются туалетные комнаты. Они выложены зеркалами и разноцветными материалами, из-за чего входишь в туалет и теряешься — сначала в пространстве, затем во времени и собственных желаниях, забывая, зачем, собственно, ты здесь.

На одном из этажей “Рефлексии” есть схожая инсталляция Энтони Гормли “Слепой свет”, чей прозрачный куб занимает едва ли не весь зал. Внутри куба — конденсированный водяной пар, из-за чего кажется, что ты попал внутрь облака.

Входишь — и ничего не видно, ежик в тумане, раскидываешь руки, опираясь на пустоту, — так вот, внутри менее интересно, чем снаружи. Все стремятся попасть внутрь, но мало кто догадывается просто обойти куб, чтобы увидеть фрагменты блуждающих тел, растерянность посетителей etc. Однако вполне функциональные туалеты выполняют роль, которой посвящен “Слепой свет”, много лучше, метафоричнее: своя рубашка всегда ближе к телу.

Третий аттракцион Центра — белое кафе под самой крышей, где нет объектов искусства, одни искривленные стены и стерильная чистота евроремонта (главной идеи экспозиции), нарушаемого (или, напротив, подчеркиваемого) видами из окон — на посольство всеукраинского сала, на осуществленную сталинскую архитектурную утопию Крещатика, нарушаемую новостроями, на степь октябрьского неба. Здесь, в тишине и пустоте, становится окончательно понятным, над чем же, собственно говоря, вся эта “Рефлексия” и размышляет.

7. Черный транспарант с названием выставки Олега Кулика “Хроники” растянут на весь фасад ЦДХ, выходящий к Крымскому мосту, равный по размерам баннерам “Госстраха” и “Мегафона”. Типа бренд. Тоже бренд.

Рекламный мессидж прочитывается однозначно: Центральный дом художника сдался на откуп главному русскому художнику рубежа веков.

Это теперь есть “Винзавод” и ГЦСИ, а раньше, когда Кулик только начинал путь в московском неофициальном искусстве, центром современности считалась именно эта мрачная бетонная коробка. Собственно, все новые институции, от музея Маркина до Арт-стрелки, возникли немой оппозицией этому глобальному пустырю. ЦДХ пик своей арт-карьеры пережил в лохматом прошлом, именно поэтому они и сошлись — амбициозный Олег Кулик и статусно обветшавшая площадка.

ЦДХ нужен Кулику для официальной коронации, ну а Кулик нужен ЦДХ для того, чтобы поправить пошатнувшуюся репутацию, иначе какой смысл отводить ретроспективе одного художника все четыре гигантских этажа?

…Все, как это у Кулика обычно бывает, оказалось несколько преувеличенным. Действительно, под экспозицию отдали все четыре неуклюжих этажа, однако в фойе первого стоит одна, хотя и огромная, работа “Оранжерейная пара” (1995, совместно с Людмилой Бредихиной), на втором — загончик “Семья будущего” и большая (в комнату) птичья клетка с голубями и большим количеством перьев вокруг.

Вернисаж случился поздним вечером, поэтому птицы (единственные представители живой флоры и фауны, участвующие в “Хрониках”) спали. Основное действо происходит на третьем и четвертом этажах, из больших и проходных пространств которых построили затемненный лабиринт. Освещены только некоторые помещения — залы с циклами “Новый Рай” или видеотрансляциями ранних перформансов на огромные экраны. Нужно сказать, что для “Хроник” практически все объекты Кулика зримо подросли и увеличились в размерах — пространства-то много, и оно требует адекватных форматов.

Главной интригой вернисажа был интерес к экспозиционному решению: сложно представить, как, какими средствами можно победить бесчеловечное пространство ЦДХ, приспособив его к моновыставке одного человека. От удачности или неудачности сценографии в конечном счете зависел успех предприятия: или пан, или пропал.

Кулик доверил экспозицию архитектору Борису Бернаскони, и вместе они попали в яблочко. Все полы и стены, практически все, что можно (за исключением разве что потолка), оказалось заклеено серым целлофаном, из которого делают мешки для мусора.

Химия хрустит под ногами, шелестит шторами, отгораживая залы от служебных и вспомогательных помещений. Каждое помещение оказывается автономным и словно бы съеживается, теряясь в трещинах и складках. Целлофан пузырится или, наоборот, вжимается в стену, порой очень сложно найти проходы из зала в зал, приходится тыкаться и перебирать лапками. Несмотря на то что залы большие и простуженные, а работ мало (по одной-две на пространство), создается ощущение, что ты находишься внутри гигантского лабиринта.

Бернаскони отталкивается от “прозрачности”, одной из фундаментальных идей творчества Кулика, и выворачивает ее наизнанку, затенив и затемнив все, насколько это было возможно. В свое время, когда Кулик занимался экспозиционными проектами, он поступал так же, выворачивая идеи подопытных художников. Теперь точно так же поступили с ним. Всем на пользу.

Из того, что я не видел раньше, больше всего понравился зал с работами, навеянными впечатлениями от фриза из Пергамского музея в Берлине (фрагменты белых тел на черном фоне) и “Собачья гостиница” — узкий проход между двумя рядами зарешеченных мониторов, на каждом из которых художник воет или лает.

Все остальное знакомо тем, кто следит за современным искусством, вошло в анналы и антологии. Кулик очень плодотворный мастер, однако и пространство ЦДХ не комар чихнул: кажется, что самое главное Кулик утаил и не выставил.

Начинаешь перебирать в памяти то, чем Кулик славен, и понимаешь, что вроде бы все на месте, вплоть до фигур коров из папье-маше, в причинные места которых нужно толкать головы для того, чтобы увидеть “Суть России”.

Хронологический принцип нарушен, поэтому сложно понять, как Кулик развивался, в какую сторону двигался. Однако на фоне текучих стен особенно явственно заметно глянцевое, гламурное начало большинства изображений и придумок. Касается ли это подсвеченных изнутри лайтбоксов, кружащихся в темноте, или же восковых фигур, инсталляций или компьютерных наложений.

Кулик — идеолог, каждая его работа — законченный концепт и самодостаточное высказывание. Глобальность экспозиции, ее демонстративная театральность, в которой неожиданно теряется главная тема Кулика (ребятам о зверятах), оказывается, про амбиции и битву с выставочными стереотипами, а не о том, про что Кулик на самом деле думал.

Вернисаж устроили во внутреннем дворике ЦДХ, обилие водки и бодрый оркестрик сделали свое дело — тусовка размякла и стала напоминать вернисажную публику 90-х и даже 80-х. Тем более, что лица-то примерно одни и те же.

Впрочем, кое-что начинает меняться — именно в последнее время, именно в этом сезоне, когда contemporary art пошел в молодой народ. Хитроумный художник выбрал очень правильный момент для расставания со своим прошлым — в этом ударном сезоне, не сделав ни одной работы, Олег Кулик дважды оказывается именинником — собрав все внимание в преддверии биеннале выставкой “Верю” и нынешней экспозицией.

8. “Царь Эдип” И. Стравинского в Зале Чайковского представлен с претензией на постановку (цвет, свет, костюмы). Действие оратории прерывал рассказчик-протагонист, который вводил в курс дела следующего эпизода (оратория идет на латыни).